Толстой-Американец
Шрифт:
С исхода десятого года уже признаки ужасной болезни тяготели над ней. Страсть к наукам не угасла, но занятия прерываемы были ужасными головными болями и болями в груди. С сих нежных лет детства уже она являла примечательное, можно сказать героическое терпение в страданиях — христианскую покорность воле Того, Который посылал ей жестокие сии испытания. В летах же более зрелых она часто говорила, что страдания телесные возвышают, очищают душу: она глубоко была проникнута сим высоким чувством.
По двенадцатому году надо было потешить милого ребёнка: отец должен был купить ей полное собрание творений Вальтера Скотта: это был друг её отрочества, и до конца жизни сохранила она к сему знаменитому писателю замечательную, можно сказать, горячность. Она его впоследствии
С каждым годом быстро развивались её умственные способности; потребности души увеличивались — увеличивалась и библиотека. Из немецких писателей: Шиллер, Гёте, Гердер, Шлегель, Новалис, Уланд, Тик, Гёльти, Фосс, Кёрнер, собрание песен миннезингеров и многие другие; из англичан: Байрон, Томас Мур и поэты новой английской школы питали её поэтическую, пламенную душу, восторженную фантазию. С сей поры уже запала искра божественного огня в душу юную по летам, но зрелую по полным ощущениям. Сарра ещё не писала, но уже была поэт. <…>
14-ти лет в первый раз душа, преисполненная поэтических восторгов, излилась на бумагу в стихах. И впоследствии музыка, в особенности же стихотворство, составляли единственное утешение и занятие страждущей Сарры. Рисование, живопись были также сладким её развлечением.
Мудрено определить, кто был ею предпочитаемый поэт двух наций: насытясь чтением одного, она с жадностию бралась за другого, и меж тем как она перелетала от восторга к восторгу, время летело быстро — проходил целый день. Протекали годы — Сарра страдала и утопала в океане сладких мечтаний, меж тем как неумолимая смерть точила уже лезвие своё!
Странно: как ускользнул у Сарры язык русский, столь богатый, столь удовлетворительный для поэтической души; но он ускользнул. Она одну только зиму занималась им; впоследствии болезнь и путешествие за границу помешали ей продолжать сие занятие. Она только и знала стихотворения Жуковского — утешалась ими, а больше всего прельщалась его переводами, часто сверяя их с подлинниками: немецким и английским.
Французский язык она знала порядочно, но решительно не любила его и употребляла, как в разговоре, так и на письме, по крайней только необходимости.
Сухая, но полезная школа Геслера, фуги Себастиана Баха были основанием музыкального образования Сарры. Она страстно любила Моцарта; но в раздирающих, нередко диких звуках Бетговена она как-то больше находила отголосок собственных чувств своих — чувств души страждущей, души, стремящейся в неизвестную даль. Одним словом, Бетговен был более впопад её души.
В живописи, прельщаясь неподражаемою кистью Рафаэля, она благоговела пред известной его картиной: «Божией Матерью», которую и видела в Дрезденской галерее; но она также благоговела и пред общим мнением; в искренности же сердца часто признавалась своему отцу в предпочтении своём к дерзкому вымыслу, фантастическому колориту Корреджио. Известная его «Ночь» вполне её удовлетворяла. Бывало, по целым часам в восторге млела она пред сим изображением: она улетала в небеса, отверстые ей волшебною кистью художника; улетала в те селения, куда так искренно ещё с отроческих лет она стремилась. Восторженная, она не замечала неправильности некоторых фигур: ей было отверсто небо, а в небе ей казалось всё изящно, всё стройно!
Наружность Сарры была приятная: роста была она малого; черты лица имела правильные; цвет волос самый тёмно-русый, почти чёрный; глаза тёмно-карие, прекрасные; чёрные брови, довольно красивые; нос маленький; губы и рот приятные. Её много безобразила болезненная толстота.
Вот замечательные черты её характера.
Она ничего не боялась, чего обыкновенно боятся в младенческом возрасте дети. С 9-ти лет она уже не любила обделанного сада, но чрезвычайно любила дикую природу. С годами росли склонности её. Из снисхождения к отцу, который всё садил и растил в сладко-мечтательной надежде — утешить боготворимую дочь, она приневоливала себя пройти один, два круга по усыпанным дорожкам;
Страстно любила верховую езду — и ездила смело; любила прогулку на лошадях: в санях ли то или на колёсах, но она утешалась только самой быстрой ездой — и в сих столь обыкновенных наслаждениях как будто отражается какое-то чувство, ей одной в особенности свойственное — чувство поэтическое.
Луна, звёзды были верные подруги её мечтаний; ручей, цветок не безмолвствовали пред нею: ей как будто был открыт таинственный язык всего творения!
Заметно любила она детей первого младенческого возраста и смотрела на них с двух эстетических точек зрения: как художник — её пленяли нежность, круглота форм; в душевной же невинности младенца она видела ангела — и ангельская душа её возносилась в пределы горние! Она собеседовала сонму бесплотных!
Мало было общительной откровенности в её обхождении; но как глубоко, как пламенно она любила! О! как она умела любить! Горячо она любила мать свою, но надо бы было обогатить наш язык новым изречением, чтобы вполне выразить, как она любила своего отца! Конечно, можно любить, как любила и Сарра, — но не переживёшь осьмнадцати лет!
Сарра была набожна и благотворительна; сердце Сарры так было любовно, что при возвышенной душе и уме её (это можно сказать без лести) она нимало не пренебрегала людьми совершенно простыми, которые, конечно, не понимали её — она это знала — а любили; но за что любили? за то, что она горячо их любила! Сарра была вся любовь!
Чувство неприязни, зависть, ложь были чужды её сердцу — недоступны её воображению. Ложь она не терпела даже в детских шутках; впоследствии же чувство это развилось до какого-то фанатизма. В мире вещественном насекомобоязненность(энтомофобия) была отличительной чертой её — в особенности она не любила паука: не могла его видеть; но, побеждая своё отвращение и покушаясь взять его в руки, падала в обморок.
Не желая нисколько созидать из Сарры какое-то фантастически-оригинальное существо, невозможно, однако же, удержаться, чтобы не сказать, что в течение всей жизни своей не оскорбила она ни словом, ни даже взглядом ни одного человека и не даст отчёта в жизни самомалейшего насекомого, хотя вообще их и не любила: она не умертвила ни даже докучливого комара. Это была как бы её Религия!
Сарра выросла в семейном уединении и не имела склонности к знакомству с сверстницами большого света. Она была чрезмерно застенчива, но без малейшей гордости; весьма, однако ж, самолюбива — противоречие переносила с трудом: в таких случаях яркий румянец покрывал всё её лицо, живо блестела слеза в глазах! В одежде своей замечательно она была небрежна, но не без удовольствия иногда надевала красивое, ценное платье и потом, с тем же равнодушием, марала его чернилами, рвала. Мать сердилась. Небрежность эта в одежде переходила иногда за черту установленных приличий: открытая грудь, распущенный ворот, книга или перо в руке — вот как часто принимала она человека, не принадлежащего семье! Такие сцены, можно сказать, убивали столь скромную мать её: она упрекала дочь свою в бесстыдстве. Дочь оставалась неисправимой — и обе были правы: действительно, Сарра не знала стыда, оттого что порочная мысль и не касалась чистой, девственной души её. Но когда первая чета, светлая невинностию своей, вышла из рук Мироздателя и украсила собой всё сотворённое, стыдилась ли она наготы своей? Нет. Пал человек — и тогда только познал стыд. И Сарру упрекать в бесстыдстве! Конечно, 8-ми лет она уже была не ребёнок; но и на 18-м году умерла дитятей!