Толстый мальчишка Глеб
Шрифт:
— Э-эх! — покачала головой тетка Федотьевна, осердясь. — Эх ты, бязумнай! Эх ты, бяссовестнай!.. Да как же ты насмелился на старого человека такие слова произнесть? Ведь этой, чай, грех! За такие слова, погоди вот, язык у табе отсохнеть!.. Нешто тому вас учут: людей пересмеивать да норовить в загорбок двинуть кого ни попадя! Табе вон жанить пора, а ты чисто дурачок: «ги-ги-ги» да «га-га-га». Эна какая дубина вымахала, а ума в голове нету…
— Ума хватит… — пробормотал Гусь. — Ума даже больше чем
И тут его осенило:
— Мы лучше вот Глеба женим!..
— Чаго ж не жанить, самая время… Небось уж и нявесту на примере держишь?..
— А то нет! Я ему свою одну отдам! У меня их две.
— Гляди-кось, какой богатый! — развеселилась тетка Федотьевна. — А кто ж они такия, дозвольте поинтиресоваться, коль не секрет?
— Никакого секрета: Розка и Лариска.
— Во-она! У табе, малый, губа-то ня дура! Стало быть, ты их уже просватал, а то как же они в нявестах очутились? Их-то спрашивал аи нет?
— А чего мне спрашивать? Буду я еще спрашивать!
— Ловко! Но только я табе скажу, что мечты эти твои напрасные… Они девочки культурненькие, на пианине учатся, не с тобой сравнять!.. Глянь на себе: грязнай да оборватый, чисто Меркушка-разбойник!
— Это так… — оглядел себя Гусь. — А дома у меня такой костюмец имеется, что тебе и во сне не снился!..
— Куды мне… — поджала губы тетка Федотьевна. — Уж твой гардироб известнай!..
В разговор вмешался Глеб:
— Никакая мне невеста не нужна! Зачем она мне?
— Так полагается, — сказал Гусь. — У нас все девчата чьи-нибудь считаются…
— Да у меня уже есть: тунгуска в тайге!
— Ктой-то, ктой-то? — заинтересовалась тетка Федотьевна, собравшаяся было уходить.
— Тунгуска… Народ такой живет в тайге… Одежды у них из шкур, бисером расшиты!.. Белку бьют, соболей! Их тоже две сестры: одна моя невеста, другая — брата Руслана. Косы до пяток!.. На медведей с ножом ходят!..
Тетка Федотьевна не стала слушать, а махнула рукой и пошла, сказав:
— Вижу, парень, бряхать ты здоров!..
— Почему… — Глеб покраснел. — Ничего не брехать, а правда…
— Не обращай внимания, — сказал Гусь. — Говори дальше про медведей, ну и что они?..
— Раз не верят…
И Глеб замолк.
— Ладно, там в тайге как хочешь, а тут пускай Розка считается твоя… — упорствовал Гусь, а если он забивал себе что в голову, то никакие силы не могли заставить его отступиться. — Без этого нельзя у нас состоять.
— А у вас у всех, что ли, есть? — слабо защищался Глеб.
— У всех!
— А у тебя? — обратился Глеб к Мишане.
— Да есть… — ответил Мишаня неохотно, на что имелись свои причины.
— Раз так, то ладно, — согласился Глеб, а Гусь гаркнул:
— Порядок!
— А все-таки испугался ты свиньи! — торжествующе сказал Глебу Братец Кролик.
— Я
— А почему же ты икать перестал?..
И только тут все заметили, что икота у Глеба прошла.
КАК ГЛЕБ СОЧИНИЛ ПИСЬМА
На Гусиновке существовал такой порядок: все девочки были поделены между наиболее выдающимися гусиновцами.
Как и когда их делили, Мишаня припомнить не мог, но каждая девочка за кем-нибудь да числилась, хоть некоторые и сами про это не знали, потому что им никто не говорил.
Было, конечно, много недовольных.
Например, Мишане досталась почему-то совсем пустяковая девчонка Нинка по прозванию Николашка. Так ее прозвали насмешливые гусиновцы за пристрастие к песенке «Коля, Коля, Николаша».
Сначала Мишаня всячески боролся против такой несправедливости, но ничего поделать не мог и решил: ладно, пускай пока останется Николашка, а там, глядишь, может, высвободится какая получше…
Откровенно говоря, он имел виды на сестер Розу и Лариску — нарядных, румяных и красивых, как куклы.
Но их обеих захватил Гусь, который и слышать не хотел, чтоб уступить хоть одну.
— Во, видал? — говорил он, показывая свой здоровенный кулачище. — На, нюхай! Пока обе мои, а там погляжу!..
По этой причине сестры выходили на улицу редко, так как отчаянный и придурковатый Гусь выражал свои чувства тем, что с громким гоготаньем стукал их по спине, сталкивал в лужи, дергал за волосы, а когда сестры находились в каком-либо недоступном для него месте (например, смотрели из окна), он принимался крушить подряд всех подчиненных слабее себя.
Но и дома им покоя не было, потому что Гусь любил сидеть у них на крыльце, заглядывал в окна и даже перелезал через забор в сад.
Что говорить про Гуся, когда даже несчастная Николашка сильно портила жизнь Мишане.
Очевидно, она откуда-то пронюхала, кому досталась при распределении, и с тех пор изводила Мишаню своими приставаниями бестолковыми: те и дело попадалась на глаза, часто ходила миме Мишаниного дома, а при встречах здоровалась, даже улыбалась и пробовала заговорить.
Ко всем этим заигрываниям Мишаня относился сурово.
Два дня назад, когда Мишаня шел в одно место по делу, на Николашку и не глядел, она вдруг окликнула:
— Мишаня!
— Чего тебе? — буркнул Мишаня; давая понять, что все ее подходы будут напрасны.
— Мне нужно с тобой поговорить!
— Давай говори, а те мне некогда!..
— Какой ты, Мишаня, грубый… Не умеешь с девочками разговаривать!..
— Не умею, и ладно! Дальше что?
— Ты знаешь, на Крестьянской открылся такой — называется пост коммунистического воспитания?
— Ну, слыхал! Дальше?