Том 1. Повести и рассказы 1846-1847
Шрифт:
Но унаследовав от Гоголя его «незаметного» героя-чиновника, равно как и тему глубокой «фантастичности» реальной жизни Петербурга, молодой Достоевский придал традиционным для литературы 40-х годов гоголевским темам новый, оригинальный исторический поворот.
В повестях Гоголя духовный мир Акакия Акакиевича или Поприщина изображен преимущественно под одним углом зрения — отражения в нем мертвящей скуки и идиотизма чиновничьего существования Достоевский же понимает, что духовный мир бедного человека формируется под влиянием различных и даже противоположных общественных обстоятельств. Бедность, отсутствие образования, отупляющий труд принижают бедных людей, разъединяют их, но вместе с тем тяжелая жизнь обитателей «чердаков» и «подвалов» способствует возникновению у них взаимного понимания,
Уже у Гоголя его петербургские герои — «мечтатели» Это относится не только к Пискареву или Чарткову, но и к Поприщину, Акакию Акакиевичу и даже к майору Ковалеву и Хлестакову, ложь которого — своеобразная мечта о недоступных ему тонкостях жизни высшего общества. «Мечтателями» — пусть их мечта и мечта невысокого полета — можно назвать в известном смысле и «непетербургских» персонажей Гоголя — Городничего и даже Чичикова.
Но гоголевские чиновники и мечтатели — объект наблюдений со стороны. Достоевский же делает в новую эпоху своих героев не только объектом внешнего наблюдателя Он одаряет их сложным внутренним миром, раздвигает границы их самосознания, сферу их наблюдений, дает им право судить о себе и других.
Герои романа «Бедные люди» Макар Алексеевич Девушкин наблюдает жизнь других петербургских бедняков, анализирует свое положение и положение каждого из них, задает себе вопросы, сопоставляет себя и других. В этом внимании к самосознанию «бедного человека» состояло отличие романов и повестей молодого Достоевского от петербургских повестей Гоголя. «Бедный человек», изображенный в «Станционном смотрителе» и «Шинели», стал в 40-х годах, по Достоевскому, читателем и судьей этих произведений. А потому художнику недостаточно уже было призвать более развитого читателя увидеть в нем «своего брата во человечестве»: Достоевскому нужно было в изображении «бедного человека» раскрыть его внутренний мир, учесть собственные его читательские требования к литературе. Ибо литература обращалась теперь также к нему самому
Молодой писатель передает в «Бедных людях» речь самим героям, приобщая читателя к их точке зрения на вещи, к прихотливой смене их «текучих» внутренних душевных состояний. «Элементарный» — но в этой своей элементарности предельно цельный, типичный и выразительный — гоголевский герой дробится у Достоевского, сменяется персонажами духовно сложными и в то же время внутренне раздробленными, а гоголевская социально-иерархическая статика — социальной динамикой. Вместо полярности высокого авторского «я» и противостоящих ему «ничтожных» персонажей перед нами — художественный мир, где дистанция между автором-повествователем и героями почти полностью уничтожена, так что внутренние борения и психологические тайны души героев оказы ваются предельно близки к внутренним борениям автора, к сокровенной сути собственных его интеллектуальных, социальных и нравственных исканий.
Путь Достоевского вел к синтезу гоголевских, пушкинских и лермонтовских элементов: главным предметом размышлений Достоевского в новую эпоху становился не простой, внутренне элементарный, а сложный по своей психологии человек. Достоевский двигался по пути всестороннего исследования как положительных, так и отрицательных задатков своих героев, исследования свойственной этим героям внутренней борьбы душевных противоречий и терзаний.
Если в «Бедных людях» писатель раскрыл скрытую внутреннюю красоту, душевную чистоту своих героев, заставив читателя полюбить Макара Алексеевича и Вареньку, приобщиться душой и сердцем к их радостям и страданиям, то в двух следующих повестях — «Двойнике» и «Господине Прохарчине» Достоевский обрисовал мир «маленьких» униженных людей столицы с другой стороны. С участием и юмором писатель обрисовал здесь те болезненные идеи и настроения, которые несправедливые, беспощадные к нему условия жизни могли рождать в душе бедного человека
Белинский и воспитавшиеся под влиянием его идеи писатели «натуральной школы» были одушевлены в первую очередь задачами борьбы с самодержавием и крепостным правом. Горячо сочувствуя бедному человеку — мелкому чиновнику, интеллигенту-разночинцу, крепостному крестьянину, — они страстно защищали его человеческое достоинство и право на счастье Достоевский же в повестях и рассказах, созданных после «Бедных людей», все большее внимание уделяет анализу сложной психологии бедного человека. И в душе его молодой писатель открывает клубок глубоко запрятанных внутренних противоречий, непрерывно совершающуюся борьбу пробивающихся ростков доброты и человеколюбия с болезненной гордостью, «амбицией», тяготением к индивидуалистическому самоутверждению в скрытом мире своего одинокого душевного «подполья».
Постепенно определявшееся в процессе писательской эволюции молодого Достоевского направление его творческих исканий, лишь частично совпадавшее с общественно-литературной программой писателей «натуральной школы», стало причиной его расхождений с Белинским, обнаружившихся после выхода в свет «Господина Прохарчина» и в особенности «Хозяйки» — произведений, побудивших Белинского вступить в горячий и резкий спор с молодым Достоевским. Но ни охлаждение Белинского к «Двойнику», отраженное в его неоднозначных отзывах об этой повести (которые приводятся в комментариях к ней), ни отрицательные отзывы великого критика о «Господине Прохарчине» и «Хозяйке» не заставили Достоевского свернуть с избранного пути психологического изучения души человека большого города в ее сложности и внутренних противоречиях. Путь этот привел Достоевского в 1847–1848 гг. к обращению — наряду с продолжением разработки темы «маленького человека» петербургского чиновника — к новой для него теме интеллигента-«мечтателя». Обратившись к исследованию типа петербургского «мечтателя» в июне 1847 г в последнем из фельетонов цикла «Петербургская летопись» (цикл этот публикуется во втором томе настоящего издания), Достоевский продолжил исследование это в повести «Хозяйка», заключающей данный том. Она открыла новый период в творчестве молодого Достоевского, тесно связанный в духовной жизни писателя с участием в кружках петрашевцев, которое определило во многом творческое развитие Достоевского в 1847–1848 гг.
«У меня бездна идей; и нельзя мне рассказать что-нибудь из них хоть Тургеневу н<а> пр<имер>, чтобы <…> во всех углах Петербурга не знали, что Достоевский пишет вот то-то и то-то», — писал Достоевский брату 16 ноября 1845 г. И в письме от 1 апреля 1846 г. снова: «Идей бездна и пишу беспрерывно». Из этих разнообразных «идей» лишь немногие успели получить в 1846–1847 гг. литературное воплощение, некоторые другие, неосуществленные, известны нам по письмам Достоевского, Вот главные из них.
8 октября 1845 г. молодой писатель с увлечением сообщил брату о задуманном Некрасовым юмористическом альманахе «Зубоскал», который должен был выходить под редакцией Григоровича, Достоевского и Некрасова, но был запрещен цензурой. Отзвуками увлечения Достоевского этим проектом Некрасова явились написанное им тогда же объявление об издании «Зубоскала» и участие в создании коллективного рассказа-фельетона «Как опасно предаваться честолюбивым снам», который предназначался первоначально для этого же альманаха Достоевский собирался написать для «Зубоскала» и другой рассказ, оставшийся неосуществленным, — «Записки лакея о своем барине» (см. письмо к M. M. Достоевскому от 8 октября 1845 г.).
Позднее, весной 1846 г., в связи с решением В Г. Белинского оставить «Отечественные записки» и выпустить альманах «Левиафан», Достоевский приступает к работе над двумя повестями, предназначавшимися для названного альманаха О них он пишет брату 1 апреля 1846 г. «Я пишу ему <Белинскому> две повести: 1-е) „Сбритые бакенбарды“, 2-я) „Повесть об уничтоженных канцеляриях“, обе с потрясающим трагическим интересом и — уже отвечаю — сжатые донельзя. Публика ждет моего с нетерпением. Обе повести небольшие <…>. „Сбритые бакенбарды“ я кончаю».