Том 1. Повести и рассказы.

Вересаев Викентий Викентьевич

Кто же был прав — специалисты или читатели? Как ни странно, правы, думается, были по-своему и те и другие.

Можно понять пушкинистов. Книга, в подзаголовке которой значилось «Систематический свод подлинных свидетельств современников», воспринималась специалистами как научное исследование, опирающееся на документы и исторические факты. И в этой точки зрения в работе В.Вересаева виделось немало явных слабостей: ряд свидетельств современников о Пушкине ненадежен, а исследовательский анализ попросту отсутствует, автором сделан лишь монтаж отрывков из воспоминаний, строк из писем и других документов эпохи. Словом, как научный труд книга действительно весьма уязвима.

Но ведь В.Вересаев в данном случае и не претендовал на создание научной биографии великого поэта, что специально отметил в предисловии. Даже в сборнике своих статей о Пушкине «В двух планах» (1929) он счел нужным недвусмысленно заявить: «Я не исследователь и не критик по

специальности». В.Вересаев смотрел на Пушкина как художник и не стремился анализировать его творчество, а старался дать представление о повседневной жизни поэта, пытался воспроизвести его характер, образ — как это и полагается, скажем, в романе. Только вот роман вышел необычным по форме. Однако В.Вересаеву казалось, что монтаж свидетельств современников дает яркое представление о «живом Пушкине, во всех сменах его настроений, во всех противоречиях сложного его характера, — во всех мелочах его быта...» Причем сам автор монтажа подчеркивал в предисловии, что «многие сведения, приводимые в этой книге, конечно, недостоверны и носят все признаки слухов, сплетен, легенды. Но ведь живой человек характерен не только подлинными событиями своей жизни, — он не менее характерен и теми легендами, которые вокруг него создаются, теми слухами и сплетнями, к которым он подает повод. — критическое отсеивание материала противоречило бы самой задаче этой книги».

Отвергая «лишь явно выдуманное», В.Вересаев писал не монографию о Пушкине, а своеобразное художественное произведение, воссоздающее «пушкинскую легенду», смесь фактов и рожденных современниками вымыслов, из которой возникает образ «невыразимо привлекательного и чарующего человека». Это, так сказать, вересаевский Пушкин, одна из возможных версий, как выдвинул свою, версию Моцарта и Сальери сам Пушкин в его знаменитой «маленькой трагедии», как предлагал свою версию Кутузова и Наполеона Л.Толстой, а М.Булгаков — Мольера. Недавно А.Штейн так и назвал пьесу о Блоке — «Версия». Трудно оспаривать право художника на собственное отношение к изображаемому, даже если изображается крупная историческая фигура.

Право на свой взгляд вовсе не означает, конечно, что автор романа или пьесы свободен от обязанности тщательно изучить биографию и деяния своего героя. И уж В.Вересаева-то меньше всего можно заподозрить в поверхностном знакомстве с жизненным и творческим путем Пушкина. Со свойственной ему редкой добросовестностью он самым внимательным образом освоил все известное о великом поэте. И не только освоил, но и выдвинул немало оригинальных трактовок пушкинских произведений, предложил ряд любопытных уточнений в биографии Пушкина. О детальном изучении пушкинского наследия говорит такой, например, выразительный факт: в двадцатые годы В.Вересаев посещал кружок ведущих наших пушкинистов, они собирались раз в две недели, вместе читали «Евгения Онегина» и так тщательно обсуждали каждую строчку, что за два года успели пройти всего три главы. В.Вересаевым написано более двух десятков статей о Пушкине, комментарии к изданию его произведений, двухтомник литературных портретов «Спутники Пушкина», неоднократно выходила отдельной книгой и биография великого поэта, подготовленная В.Вересаевым. Многие годы он возглавлял Пушкинскую комиссию Союза советских писателей. Но даже в этой своей, казалось бы, литературоведческой работе В.Вересаев смотрел на Пушкина глазами художника, сочетая знание с интуицией, объективный взгляд с глубоко личным отношением. А уж в книге «Пушкин в жизни» этот художнический подход к материалу был основным, хотя по внешнему впечатлению она больше похожа на научный труд.

Этот необычный жанр книги и смутил исследователей, оценивших ее как факт науки, а не писательского творчества. Читатели же, не вдававшиеся в тонкости жанровых особенностей, восприняли книгу, по словам одного из рецензентов, именно как «увлекательнейшее художественное произведение».

Предложенный В.Вересаевым своеобразный жанр монтажа документов и фактов сегодня уже узаконен в литературе — в таком ключе написана, к примеру, целая серия пьес М.Шатрова о В.И.Ленине, — а тогда это был новаторский шаг, но для В.Вересаева по-своему логичный и закономерный. В этом нетрудно убедиться, обратившись к особенностям его стиля, к его художнической манере.

В.Вересаева называли писателем-общественником. В его произведениях все внимание обычно сосредоточивалось на идейных исканиях героев, а излюбленной формой повествования оказывался диалог, жаркий спор героев о жизни, о политике, о проблемах социально-экономических. Такая всепоглощающая устремленность на решение социальных проблем приводила иногда даже к тому, что философ, общественник, публицист побеждал в его творчестве художника. Произведения В.Вересаева порой привлекали внимание не столько яркостью образов и языка, тонкостью психологического рисунка, сколько остротой и глубиной постановки социальных проблем.

С этим ярко выраженным социально-политическим пафосом его произведений связано и тяготение

В.Вересаева к документально точному изображению жизни, к использованию реальных фактов, свидетелем которых он был сам или о которых слышал от близких людей. «До 17 лет непрерывно, а потом много лет летом, — рассказывал он в одном из писем, — я жил в Туле и Тульской губернии и, конечно же, насквозь пропитался именно тульской природой. Везде, где я изображал провинциальный город («Без дороги», «На повороте», «К жизни»), материалом служила Тула. Зыбино, с его характерным старинным помещечьим домом, усадьбой и окрестностями, описано в «Без дороги» и «На повороте». Показательно, что повесть «Без дороги», написанная в форме дневника героя, включила немало эпизодов из личного дневника писателя, причем с той же датой. Многие рассуждения героя «Записок врача», сцены были дословно переписаны из дневника 1890 — 1900 годов, а судьба молодого врача поразительно напоминает судьбу самого В.Вересаева после окончания им медицинского факультета в Дерпте. Кстати, роман «В тупике» тоже очень автобиографичен. Как и профессор Дмитревский, сам В.Вересаев в те годы работал в Феодосийском наробразе и, по свидетельству члена ревкома Б.Горянова, «все события, имевшие место в описываемую Вересаевым эпоху в Феодосии и ее окрестностях, изложены фотографически точно», только, на его взгляд, ряд акций, совершенных белыми, приписаны красным («Книга и революция», 1929, № 1, стр. 30). Прообразом Дмитревского был Н.А.Маркс — видный ученый-археолог, генерал царской армии, перешедший на сторону Советской власти и приговоренный за это белогвардейцами к смертной казни (между прочим, с него же писал своего профессора Горностаева К.Тренев в «Любови Яровой»).

Да и вообще большинство героев вересаевских произведений обычно имело вполне определенных прототипов. «Нужно настойчиво, не уставая, искать подходящего человека — на улице, в театре, в трамвае, в железнодорожном вагоне, пока не найдешь такого, который совершенно подходит к воображаемому тобой лицу», — так характеризовал В.Вересаев в «Записях для себя» свой метод работы. Это не значит, что просто «фотографировалась» жизнь. В письме 1928 года к исследователю его творчества В.Вересаев объяснял: «Какими произведениями можно пользоваться как автобиографическими? Только «В юные годы» и «На войне». Во всех остальных «правда» настолько перемешивается с «вымыслом», что можно брать только общее настроение, жизнеотношение и т.п.».

Из-за решительного неприятия любой фальши — «писательства», как говорил В.Вересаев, — он стремился изображать в своих произведениях только то, что знал досконально. Отсюда и склонность к документализму. Нередко этот сознательно отстаиваемый им принцип встречал скептическое отношение критики, которая порой склонялась к мысли, что В.Вересаев не художник, а просто добросовестный протоколист эпохи, умеющий сгруппировать факты и в беллетристической форме пропагандирующий определенные теории. Критика явно заблуждалась. В искусстве есть два пути к правде: обобщение многочисленных фактов в вымышленном образе и выбор для изображения какого-то реального факта, однако содержащего в себе широкий типический смысл. Оба эти способа типизации достаточно ярко представлены в истории литературы, оба закономерны и оправданны. Таланту В.Вересаева был ближе второй. Произведения такого рода, будучи художественным обобщением явлений действительности, приобретают к тому же и силу документа. Не случайно Л.Толстой и А.Чехов отметили великолепные художественные достоинства рассказа В.Вересаева «Лизар» и одновременно В.И.Ленин в «Развитии капитализма в России» сослался на него при характеристике положения русского крестьянства как на живую и типическую иллюстрацию. Органическое сочетание сильно выраженного личного начала с поистине философским взглядом на жизнь делало произведения В.Вересаева увлекательными и в то же время по-настоящему интеллектуальными.

Не случайно публицистическая повесть полумемуарного характера долгие годы была жанром, наиболее любимым В.Вересаевым («Записки врача», «На японской войне»). Но со временем даже и она перестала отвечать творческим склонностям писателя. В 1925 году, то есть как раз в период работы над «Пушкиным в жизни», В.Вересаев, перечитав свою раннюю, неопубликованную повесть «Моя первая любовь», заметил: «Главная ошибка, — что многое выдумано, что много беллетристики. Как долго нужно учиться, чтоб научиться рассказывать правду!» А ведь повесть была построена на чисто автобиографическом материале! И предисловие к зарождавшемуся тогда же циклу «Невыдуманные рассказы о прошлом» отразило новый шаг, сделанный писателем в поисках документальной достоверности искусства: «С каждым годом мне все менее интересными становятся романы, повести; и все интереснее — живые рассказы о действительно бывшем... И вообще мне кажется, что беллетристы и поэты говорят ужасно много и ужасно много напихивают в свои произведения известки, единственное назначение которой — тонким слоем спаивать кирпичи... нужно, напротив, сжимать, стискивать, уважать и внимание и время читателя».