Том 1. Повести и рассказы

Прус Болеслав

— Якуб.

— Так вот, дорогой Ендрусь, если бы мне, с моим благородным сердцем, пришлось отнимать хлеб у своих детей и оказаться лишним на свете, я бы, говорю тебе, я пошел бы на мост и… и, честное слово… бултых в воду… бултых в воду… чтоб не мешать никому… дорогой Юзек… А может, тебе жалко покинуть этот мир? — прибавил пан Игнац, бросая на Якуба блуждающий взгляд. — Ендрусь, горлинка ты моя, не будь дураком. Все, что ты видишь кругом, — тлен и суета. Плевка не стоит, говорю тебе…

Вдруг он умолк и остановился с поднятым кверху пальцем, как бы желая сдержать лавину презрения, слишком поспешно обрушиваемую им на окружающую

его действительность, и как бы сознавая, что место, где они сейчас находились, отнюдь не оправдывало, может быть и справедливого, но слишком уж бурного отвращения к миру. Вон водопровод, вот кабак, в подвале харчевня, рядом ларек с овощами, дальше другой — с хлебом, и третий — с колбасными изделиями, где в котелках, похожих на ванночки, кипят рубцы и сосиски… При виде этого изобилия сердце пана Игнаца смягчилось, и он снова заговорил, но уже другим тоном:

— Знаешь что, дорогой Фра… Да как же тебя?..

— Якуб, — ответил его несчастный спутник.

— Ага! Так знаешь что, дорогой Ясек… Я, ей-богу, с охотой угостил бы тебя. Может, мы чего-нибудь… того… ну, рубцов с булочкой?.. Я даже запах слышу, говорю тебе.

— Если будет на то ваша милость…

— А может, послушай, сперва водочки, а уж потом рубцов, а? Видишь ли… есть рубцы у ларька уж очень вульгар-р-р…

— Э-э… чего там… — ответил Якуб.

— Ну, а если бы… послушай-ка меня… сначала водочки, а потом сосисок, а-а-а?.. Гм! видишь, дорогой Петрусь… я угощаю… только я, никто другой. Ну, дай твою мордашку, дай клювик… чтоб тебя…

С этими словами он наклонился направо и поцеловал воротник, затем наклонился налево и задел носом ухо Якуба.

— Ну, вот что, дай мне взаймы полтинничек, не больше, сохрани бог… Я, видишь ли… с собой не захватил.

— Что вы? Откуда у меня деньги?.. — грустно ответил Якуб.

— У тебя нет?.. Полтинника? Фью!.. А еще хотел, чтобы тебе прошение написали?.. Фью!.. И хочешь с порядочными людьми под руку ходить?.. Бог ты мой! И этот негодяй Валек знакомит меня с таким босяком! Будь здоров, Яцусь. Мне нужно вон в ту чайную. Может, увижу там кого-нибудь из знакомых… Ну, адью…

Не оборачиваясь, пан Игнац вбежал в другой кабак и сразу повалился на скамью, оставив на улице Якуба, обернувшегося лицом к Висле, от которой его отделяло не более сотни шагов.

Как сюда попал Якуб, когда заснул, и сколько времени проспал — трудно угадать, но только незадолго до захода солнца он проснулся на какой-то свалке; его лихорадило, но он был спокойнее и яснее сознавал окружающее, чем обычно.

Спал он прямо на мусоре; тут же рядом рылись куры и поросенок, не обращая на него никакого внимания, словно это был неодушевленный предмет. Но Якубу это было безразлично. В нескольких шагах от себя он заметил старую, грязную, но еще не очень рваную шапку, которая могла бы пригодиться для совсем славного подарка сыну; однако не поднял ее, как не поднял бы в эту минуту и мешок с золотом.

Чуть пониже своего омерзительного ложа он обнаружил двух мальчиков, видимо незнакомых между собой; меньшой бросал камешки в воду, а другой, повыше ростом, раздумывал, казалось, как бы завязать с ним знакомство. Якуб почувствовал необыкновенную симпатию к этим подросткам, охотно даже заговорил бы с ними, но не решался сказать первое слово; поэтому он молчал и слушал.

— Эй, ты! — вдруг закричал высокий мальчик. — Перестанешь ты бросать

или нет?

— А что? — откликнулся меньшой.

— А то, что получишь в морду, если будешь бросать.

— О, а за что?

— Нельзя бросать камни в воду. Не знаешь ты, что ли?..

Пока Якуб тщетно силился вспомнить, существует ли на самом деле такое странное запрещение, младший мальчик подошел к старшему.

— А видишь ты, щенок, этого шута наверху?.. — указал старший на Якуба.

— Может, в него разок-другой?.. — нерешительно спросил младший.

— Огонь! — крикнул старший.

Тотчас по команде несколько камней засвистело вокруг Якуба, — один упал возле его головы, второй угодил в больную ногу. Якуб застонал от боли и присел на мусоре; увидев это, мальчики сразу удрали.

— Чего они хотят от меня?.. Что я им сделал?.. — пробормотал несчастный.

Не успел он еще найти ответ на этот вопрос, как услышал позади грубый голос:

— Ого! Опять ты здесь, пташка? Давно тебя не видали!

Якуб обернулся: перед ним стоял сильный и высокий человек, по виду дворник.

— Еще что-нибудь хочешь стащить? — продолжал незнакомец. — Недавно ты доски украл, а теперь опять появился, каналья?

— Я не крал досок, — прошептал Якуб.

— Ну как же, не крал, твой брат за тебя крал… Ишь ты, хитрая бестия!.. Вон отсюда!

Бедняга встал.

— Господи, чего вы от меня хотите?..

— Вон отсюда! — еще громче закричал дворник и, схватив Якуба за плечо, свирепо толкнул его на дорогу.

Только сейчас несчастный почувствовал, что нога у нею страшно болит, горит голова, а язык пересох от жажды. Ему хотелось есть, хотелось пить, хотелось прилечь и отдохнуть, но негде было. На углу пустынной немощеной улицы он увидел за грудой балок рыжего нищего в старой военной шинели, с перекинутой через плечо холщовой сумой. Сидя на земле, он что-то раскладывал на коленях и бормотал:

— Краюшка хлеба… за души Петра и Агаты. Хлеб совсем сухой… Три огурца — это чтоб бог дождик послал… Может, и пошлет?.. Три копейки за упокой усопших… Вечная память…

Якуб подошел ближе.

— Милостивый господин, пожалейте убого; о сироту… — затянул нищий, скорее по привычке, чем в надежде, что ему подадут.

Якуб остановился.

— Э-эх, дедушка… — промолвил он, — мне бы от вас что-нибудь получить.

— Вам? От меня?! — с изумлением вскричал нищий.

— Да вот же… Вы-то сегодня ели, а я нет.

— Вот тебе раз, не ели?.. Ну, так ешьте! Кто вам не велит? — проворчал нищий, торопливо пряча свои запасы.

— А если мне нечего есть?

— Заработайте. Вы думаете, теперь нищие такие же богачи, как бывало.

— Да уж конечно, хотел бы я заработать, только негде.

— Ого!.. Негде!.. Ну, так удавитесь.

— У меня и веревки нет.

— Так украдите, — сердито оборвал разговор нищий. — Я вам не брат и не сват, чего вы ко мне пристали?..

Все физические и моральные страдания, перенесенные несчастным Якубом, с новой силой ожили в нем. Ему казалось, что со всех сторон его подстерегают какие-то невидимые сети, какие-то орудия пытки, от которых ему хотелось бежать. Хотелось бежать от собственной кровоточащей, распухшей ноги, от головы, в которой стучали тысячи молотов, от вонзавшихся в сердце острыми гвоздями взглядов голодных детей, от попреков жены, падавших на него, как расплавленное олово, от всего, от всего на свете…