Том 1. Повести и рассказы
Шрифт:
«Не забудешь?.. вернешься?..» — шептало эхо.
Вильский приехал на вокзал взволнованный и раздраженный. Отдав багаж носильщику, он без оглядки прошел прямо в зал первого класса.
Там было всего несколько человек, все чужие лица. Это его успокоило. Он перевел дыхание, как человек, избежавший большой опасности, и мысленно еще раз простился с Эленкой.
В эту минуту послышался голос Вельта:
— Чудесно! ты, значит, тоже здесь?
— Как видишь.
— Представь себе, моя Амелия тоже едет. Я посылаю ее в Краков по одному делу,
Пани Вельт была не в духе и молчала.
Вильский пошел за билетом. Когда он вернулся, банкир сказал со смехом:
— Нет, что значит женщина! Третьего дня согласилась поехать, сегодня весь день капризничала, а сейчас заявляет, что боится простуды и предпочла бы отложить на завтра.
— Что ж, пожалуй, и стоило бы, — холодно ответил Вильский. — Жаль, что ты меня не познакомил со своим делом, я бы его уладил.
— Куда тебе! У тебя голова забита твоими миллионами, а мое дело требует внимания и хладнокровия. Нет, только она может его уладить.
Прозвенел звонок, пассажиры стали занимать места. Вдруг кровь горячей волной ударила Вильскому в голову: между складок длинного, до земли, платья он различил стройную маленькую ножку пани Вельт…
При виде этой ножки он позабыл о жене, о своем волнении и о неприятном чувстве, которое только что испытал.
— Садись же, Владислав! — крикнул банкир.
Кругом раздавались возгласы провожающих, поезд тронулся, но Владислав ничего не замечал. Он с трудом переводил дыхание.
— Оригинальное положение! — проговорила вдруг пани Вельт. — Сейчас я видела Свеготницкого и уверена, что завтра же вся Варшава будет болтать, будто мы с вами совершили побег в присутствии и с разрешения моего мужа.
— Ну, и какое нам до этого дело? — отозвался Вильский, пронизывая ее пылающим взглядом.
— Вам нет дела, мне — есть! — многозначительно ответила она.
— Как бы там ни было, факт остается фактом, и раз уж так…
Взгляд Амелии заставил его замолчать. Только теперь он заметил, что они одни в купе.
Наступило долгое молчание; пока оно длилось, пани Вельт с равнодушным видом глядела в окно, а Вильский… утратил остатки самообладания.
Нечаянно он уронил перчатку, она упала к ногам пани Вельт. Нагнувшись за ней, он рукавом слегка коснулся ботинка своей спутницы. Тогда он почувствовал, что мускулы его тела превратились в раскаленные стальные пружины, что грудь его вот-вот разорвется, что собственное дыхание сжигает его. Он поднял глаза на Амелию и подумал: будь они сейчас разделены стеной штыков, он раскидал бы их, как охапку тростника.
— Вы, надеюсь, познакомите меня со своей женой?.. Буду вам весьма признательна!.. — произнесла жена банкира голосом, который, словно острый нож, пронзил ему сердце.
Молча, в судорожном нетерпении ждал он утра. Когда поезд прибыл на границу, Вильский послал телеграмму жене.
VI. Лестница в ад
В Кракове Владислав простился с пани Вельт почти холодно, а затем, занявшись делами, несколько дней подряд совсем не видел ее. За это время он успел ближе ознакомиться со своим
По истечении первой недели он получил письмо из Варшавы и записку из Кракова. Оба почерка были ему знакомы, но сначала он прочел первое письмо.
Из Варшавы писал ему бедный студент, который обычно обедал у Вильских по четвергам. В простых, но сердечных выражениях юноша поздравлял Вильского с наследством и сожалел по поводу того, что не смог лично повидаться с ним перед отъездом.
— Бедняга! — сказал Вильский. — Попробую-ка послать ему денег. Лучше бы поговорить с ним с дружеской прямотой, но я думаю, он не обидится, если я напишу.
Затем он развернул записку, содержавшую следующие слова:
«Никогда не предполагала, что вы решитесь обречь свою соотечественницу на смерть от скуки. Жду сегодня к чаю. А.Вельт».
Вильский пожал плечами. Так как час был ранний, он пошел пока погулять по городу.
Бездумно прохаживаясь по улицам, он на одной из них заметил витрину магазина обуви, и там, в разнообразной и разноцветной коллекции сапожных изделий, — маленький черный венгерский ботинок. Постояв там немного, он снова пошел — так, куда ноги несут. На его щеках выступил темный румянец, воображение металось, как в лихорадке.
И увидел он себя в Варшаве, в тесной каморке под самой крышей. В комнате холодно, отчаяние и голод терзают его.
Вдруг приотворилась дверь, и на пороге показался человек — маленький, пузатенький, улыбающийся, с шапкой в руках. Это был сосед по мансарде, бедный перчаточник.
— Что прикажете? — спросил его Вильский.
— Я не приказывать, а с просьбой к вам пришел, — отвечал гость. — Господи боже, — продолжал он, — чего там нам с вами в жмурки играть! Прошу вас, окажите мне большую услугу.
— Какую именно?
— Позвольте мне затопить вашу печку и накормить вас обедом!
— Однако…
— А я наперед знаю, что вы скажете, — прервал его перчаточник, — да только это ни к чему. Вы молодой, ученый, вы еще добьетесь хорошего положения, и если не мне, так моим детям вернете эти обеды, да еще с процентами… Ну, прошу вас! А то я не уйду отсюда.
И с этими словами добрый человек протянул Вильскому руку. Два бедняка обменялись крепким рукопожатием, и настало согласие.
Вдруг между образом из далекого прошлого и нынешним богачом встал призрак черного венгерского башмачка. Вильский вернулся к действительности и пошел к жене банкира.
Он застал ее в гостиной с букетом роз. Она улыбнулась и, подавая руку, сказала с мягким упреком:
— Мне бы не следовало и здороваться с вами!
— Меня оправдывает моя занятость, — ответил Вильский.
— Но окончательно вы будете оправданы лишь в том случае, если сегодняшний вечер посвятите мне. Иногда меня охватывает странная усталость, и в такие минуты мне нужно видеть симпатичное лицо, слышать голос… а не то я просто не знаю, что с собой делать.
Вильский слушал ее, смущенный и разнеженный.