Том 1. Российский Жилблаз
Шрифт:
— Нет, — отвечал я, — неверность жены и потеря сына заставили меня удалиться от места рождения.
— О! и это довольная причина, чтоб быть несчастным! — Мы уснули, и уже рассвело, как встали. Мы оба были выпачканы нещадным образом; грязь сделала нас похожим на разбойников. Товарищ мой был человек молодой, высокого роста и крепкого сложения. На лице его каждая черта показывала душевную гордость ко всякому человеку, который бы покусился сделать ему хотя малое принуждение. По дороге рассказал он мне, что его отец есть очень богатый священник в городе Фатеже, где побили меня за нарушение тишины и порядка. Скупость и непомерная жестокость отца были несносны для чивого сына*.
В пути он сказал мне: «Ты знаешь теперь меня и мои намерения; мне также хотелось бы знать о тебе и твоих приключениях; а они должны быть занимательны. Шутка! Тебе, кажется, не более, как около двадцати пяти лет, а уж успел лишиться жены и сына!»
— С великим удовольствием, — отвечал я, — но здесь не место; дай прежде отдохнем где-нибудь в деревне, и там ты узнаешь.
Он. Да куда ты пробираешься?
Я. Думаю в Москву.
Он. Браво! Нельзя лучше! И я туда же. Что может быть лучше города Москвы? Об ней так много прелестного рассказывают, что нельзя не плениться, и не видав ее! Там, говорят, были бы только деньги, — ну, на случай и немного ума, разумеется, когда он есть, а нет, так и нужды мало, — были бы одни деньги, и ты имеешь все, что хочешь, и будешь, чем поводишь.
Я приятно взглянул на него и невольным образом опустил руку в карман.
Время было уже около полудня, как увидели мы вдали близ версты деревушку. Услышав позади себя небольшой шум, мы оглянулись. Саженях во сте скакала тележка, в три лошади запряженная, а по сторонам человек шесть конницы. Новый приятель мой смотрел пристально, изменился в лице и сказал, потирая лоб: «Так! Это проклятые драбанты* из Фатежа; я знаю по их наряду и алебардам. Ну, прощай, дружище; покудава расстанемся». С сим словом он бросился в ближний лес и мгновенно исчез. Я крайне дивился сему поступку. Неужели отец, если он объявил мне подлинную истину, будет так далеко преследовать своего сына и так постыдно, с таким вооружением, как разбойника?
Тележка остановилась со всем конвоем. «Стой!» — вскричал запачканный старик, вылезая. Он подошел ко мне, витязи спешились и меня окружили. Я задрожал.
— Что ты за человек? — спросил приезжий герой.
Я. Я Иду в Москву из села…
Он. Не мешает и в С.-Петербург идти, а все надобно иметь вид и мне именно знать, кто ты?
Я. Но позвольте и мне, честный боярин, осведомиться, кто вы, что так сердито и самовластно поступаете?
Он. Хотя я и не обязан удовлетворять всякого бродягу, но как отец твой у нас почетный человек и в тесной связи с судьею, исправником и заседателями, то изволь слушать и не противься. Я слыхал, ты изрядный удалец.
Тут он, распахнув полы шинели, из одного кармана вынул бумагу, из другого — очки и, надев их на нос, начал читать важнее всякого дьячка.
«Ордер канцеляристу Застойкину.
Ехать тебе, Застойкину, немедленно и вскачь из Фатежа по пути к Москве, понеже, как слышно, туда убежал Сильвестр, сын попа Авксентия, обокрав отца на немалочисленную сумму денег. По сказке показанного попа Авксентия приметами он, Сильвестр, таков: росту высокого, лицом смугловат, глаза черные, волосы на голове также. Поймав его, Сильвестра, также немедленно и вскачь везти тебе, Застойкину, обратно в Фатеж; буде же
он, Сильвестр, учнет противиться и чинить неподобные увертки и отпирательства, то ему, Сильвестру, связать назад руки; а буде он, Сильвестр, от того не уймется, а паче непокорством задерживать станет путеследование, тогда связать ему, Сильвестру, и ноги, и, положив в телегу, ехать не мешкая и вскачь. По прибытии имеешь ты неукоснительно и пространно о всем приключившемся рапортовать».
— Что скажешь, честный господин? — спросил Застойкин с лукавым видом.
Я. Очень рад, что вы настоящего Сильвестра не поймали. Он, правда, сию минуту был со мою, но, увидя вас, узнал, что вы за люди, и бросился в этот лес.
Он. О нет! Хитросплетательствами меня не обманешь. Как? выше прописанные приметы не точно ли сходствуют с тобою?
Я. Совсем нет. Смотрите все: я росту среднего, лицом не смугл, а только, быв в дороге довольно долго, загорел; глаза у меня голубые, а волосы темно-русые.
Он. Как? (К команде.) Посмотрите на его волоса! Что может быть чернее?
Команда. Ничего, ничего! Точная грязь!
Господин Застойкин взглянул опять в свой ордер и прочел:
— «Буде же он, Сильвестр, учнет противиться и чинить неподобные увертки, то ему, Сильвестру, связать назад руки!» Ну, ребята, исполняйте по ордеру! — И вмиг скрутили мне так руки, что не мог шевельнуть ни одним пальцем.
— Боже мой, — кричал я, — разве мне запрещено говорить в свое оправдание?
— Нимало, — отвечал он, — в ордере о губах и языке ни слова не сказано, и ты можешь действовать ими, сколь душе угодно. Ребята! обыщите его карманы: может быть, у него дурной умысел. Не мудрено сыскаться и оружию! Известно всему Фатежскому уезду, что из простых воров делались нередко престрашными разбойниками. — Сперва вынули из кармана кошелек с деньгами. — О! он изрядно запасся, надобно спрятать для сбережения. — Открыли сумку, и нашли небольшой нож, которым я резал хлеб.
— Ну, вот! — закричал Застойкин, — не говорил ли я, у него есть дурной умысел? Смотри, какой ножище! На, Иван, спрячь, — сказал он к одному из драгунов. — Смотри, чтоб не потерять: это важный документ.
Я смотрел на все сперва помертвевшими глазами, наконец, видя их хищничество, пришел в исступление и вскричал: «Вы все разбойники и стоите виселицы! Разве так исполняется провосудие? О, без наказания вы не останетесь!»
Господин Застойкин, не отвечая мне ни слова, опять поглядел в лист:
— «…а буде он, Сильвестр, от того не уймется, а паче упорством станет задерживать путеследование, тогда связать ему, Сильвестру, и ноги».
Он спросил команду: «Господа честные, скажите по чистой по совести, унялся ли он, Сильвестр, и не упорствует ли паче?»
— Паче, паче! — кричала команда, связывая мне ноги. Положили на тележку и поскакали. Около трех дней были мы в дороге. Г-н Застойкин не пропускал ни одного шинка; потчевал всю команду, а платил к пущей горести из моего кошелька; меня кормил одним хлебом и водою. «Разве так предписано вам в ордере?» — говорил я, умоляя дать мне чего-нибудь получше. «В ордере сего нет, но так водится. При умерщвлении плоти смиряется и душа; а твоя, видишь, какая неугомонная».