Том 1. Стихотворения и поэмы 1899-1926

Волошин Максимилиан Александрович

14

Есть беспощадность в примитивах. У них для правды нет границ – Ряды позорно некрасивых, Разоблаченных кистью лиц. В них дышит жизнью каждый атом: Фуке – безжалостный анатом – Их душу взял и расчленил, Спокойно взвесил, осудил И распял их в своих портретах. Его портреты казнь и месть, И что-то дьявольское есть В их окружающих предметах И в хрящеватости ушей, В глазах и в линии ноздрей.

15

Им мир Рэдона так созвучен… В нем крик камней, в нем скорбь

земли, Но саван мысли сер и скучен. Он змей, свернувшийся в пыли. Рисунок грубый, неискусный… Вот Дьявол – кроткий, странный, грустный. Антоний видит бег планет: «Но где же цель?» – Здесь цели нет… Струится мрак и шепчет что-то, Легло молчанье, как кольцо, Мерцает бледное лицо Средь ядовитого болота, И солнце, черное как ночь, Вбирая свет, уходит прочь.

16

Как горек вкус земного лавра… Родэн навеки заковал В полубезумный жест Кентавра Несовместимость двух начал. В безумьи заломивши руки, Он бьется в безысходной муке, Земля и стонет и гудит Под тяжкой судоргой копыт. Но мне понятна беспредельность, Я в мире знаю только цельность, Во мне зеркальность тихих вод, Моя душа как небо звездна, Кругом поет родная бездна, – Я весь и ржанье, и полет!

17

Я поклоняюсь вам, кристаллы, Морские звезды и цветы, Растенья, раковины, скалы (Окаменелые мечты Безмолвно грезящей природы), Стихии мира: Воздух, Воды, И Мать-Земля и Царь-Огонь! Я духом Бог, я телом конь. Я чую дрожь предчувствий вещих, Я слышу гул идущих дней, Я полон ужаса вещей, Враждебных, мертвых и зловещих, И вызывают мой испуг Скелет, машина и паук.

18

Есть злая власть в душе предметов, Рожденных судоргой машин. В них грех нарушенных запретов, В них месть рабов, в них бред стремнин. Для всех людей одни вериги: Асфальты, рельсы, платья, книги, И не спасется ни один От власти липких паутин. Но мы, свободные кентавры, Мы мудрый и бессмертный род, В иные дни у брега вод Ласкались к нам ихтиозавры. И мир мельчал. Но мы росли. В нас бег планет, в нас мысль Земли!

Май 1904

Париж

Старые письма

А. В. Гольштейн

Я люблю усталый шелест Старых писем, дальних слов… В них есть запах, в них есть прелесть Умирающих цветов. Я люблю узорный почерк – В нем есть шорох трав сухих. Быстрых букв знакомый очерк Тихо шепчет грустный стих. Мне так близко обаянье Их усталой красоты… Это дерева Познанья Облетевшие цветы.

<1904>

Таиах

Тихо, грустно и безгневно Ты взглянула. Надо ль слов? Час настал. Прощай, царевна! Я устал от лунных снов. Ты живешь в подводной сини Предрассветной глубины, Вкруг тебя в твоей пустыне Расцветают вечно сны. Много дней с тобою

рядом Я глядел в твое стекло. Много грез под нашим взглядом Расцвело и отцвело. Всё, во что мы в жизни верим, Претворялось в твой кристалл. Душен стал мне узкий терем, Сны увяли, я устал… Я устал от лунной сказки, Я устал не видеть дня. Мне нужны земные ласки, Пламя алого огня. Я иду к разгулам будней, К шумам буйных площадей, К ярким полымям полудней, К пестроте живых людей… Не царевич я! Похожий На него, я был иной… Ты ведь знала: я – Прохожий, Близкий всем, всему чужой. Тот, кто раз сошел с вершины, С ледяных престолов гор, Тот из облачной долины Не вернется на простор. Мы друг друга не забудем. И, целуя дольний прах, Отнесу я сказку людям О царевне Таиах.

Весна 1905

Париж

«Если сердце горит и трепещет…»

Если сердце горит и трепещет, Если древняя чаша полна… – Горе! Горе тому, кто расплещет Эту чашу, не выпив до дна. В нас весенняя ночь трепетала, Нам таинственный месяц сверкал… Не меня ты во мне обнимала, Не тебя я во тьме целовал. Нас палящая жажда сдружила, В нас различное чувство слилось: Ты кого-то другого любила, И к другой мое сердце рвалось. Запрокинулись головы наши, Опьянились мы огненным сном, Расплескали мы древние чаши, Налитые священным вином.

1905

Париж

«Мы заблудились в этом свете…»

Мы заблудились в этом свете. Мы в подземельях темных. Мы Один к другому, точно дети, Прижались робко в безднах тьмы. По мертвым рекам всплески весел; Орфей родную тень зовет. И кто-то нас друг к другу бросил, И кто-то снова оторвет… Бессильна скорбь. Беззвучны крики. Рука горит еще в руке. И влажный камень вдалеке Лепечет имя Эвридики.

Весна 1905

Париж

Зеркало

Я – глаз, лишенный век. Я брошено на землю, Чтоб этот мир дробить и отражать… И образы скользят. Я чувствую, я внемлю, Но не могу в себе их задержать. И часто в сумерках, когда дымятся трубы Над синим городом, а в воздухе гроза, – В меня глядят бессонные глаза И черною тоской запекшиеся губы. И комната во мне. И капает вода. И тени движутся, отходят, вырастая. И тикают часы, и капает вода, Один вопрос другим всегда перебивая. И чувство смутное шевелится на дне. В нем радостная грусть, в нем сладкий страх разлуки.. И я молю его: «Останься, будь во мне, – Не прерывай рождающейся муки»… И вновь приходит день с обычной суетой, И бледное лицо лежит на дне – глубоко… Но время, наконец, застынет надо мной, И тусклою плевой мое затянет око!