Том 1. Здравствуй, путь!
Шрифт:
— Это надо обговорить с партийной частью, с профсоюзом и телеграфом.
Елкин решил, что новый ферт иного, не ледневского порядка, не критикан по духу противоречия, а вдумчивый рационализатор. Посмотрим, что будет дальше.
Гусев пошел договариваться о доставке телеграмм и вербовке грузчиков. Держался он везде по конституции: рабочему человеку в рабочем государстве всякое дело — его дело, нет посторонних. Против группы содействия при телеграфе никто не возражал. Желающих в нее набралось больше, чем надо. Отобрать двоих-троих, самых надежных, взялась Шолпан.
Для вербовки местного населения в грузчики и на другие
— Агитирует, — усмехнулся Елкин, — проповедует. Что он такое в самом деле преподносит им каждый день и с такой страстью?
— Можно предполагать, что жуткую чепуху, — сказал Леднев. — Эта агитация может дать самые неприятные результаты.
— Да, правда… Надо как-то взять ее под контроль. У меня сейчас мелькнуло — приспособить Тансыка агитатором, накачать его как следует. У него есть все для заправского пропагандиста: осанка, голос, жесты. Надо заняться им.
— Все перепутает. Получится у него в голове такая хурда-мурда, что… — Леднев фыркнул.
— Он парень способный.
— Сплетник и фантазер. Был этим — как их… Длинным Ухом. Они — страшенные говоруны, фантазеры, сочинители.
— Вот и направить эти качества в добрую сторону. Вы не займетесь с ним? — предложил Ледневу Елкин.
— Отказываюсь от всяких таких занятий. С этим обратитесь к бригадиру Гусеву, он берется за все.
Решили без дальнейшей проволочки послать на вербовку Тансыка и Гусева.
В начале ноября 1927 года рано утром протяжно, сильно зазвенел паровозный гудок укладочного городка. Все знали, что так, по-заводски, гудком, решено начинать укладку великой дороги, и все сбежались к тому месту, где от старой насыпи отходила новая, еще без шпал и рельсов.
Рабочие укладочного городка заняли свои места: одни у штабелей шпал, другие у платформ с рельсами, третьи у запряженных бричек.
Еще раз прогудел паровоз. Представитель советского правительства сказал речь, закончив ее пожеланием: «Счастливого пути, строители Турксиба!»
Духовой оркестр заиграл «Интернационал», сотни людей подхватили его. При последних звуках Елкин обнял начальника укладки, старшего рабочего, и сделал такое движение, какое значило, что обнимает всех строителей. Начальник укладки сбросил пиджак, дал команду: «Начинай!» — и подошел к платформе с рельсами.
Впереди шли пароконные брички, перевозившие шпалы из склада на земляное полотно. Затем особые рабочие раскладывали шпалы в установленном порядке. В это время отдельное звено рабочих грузило на специальные вагончики рельсы и скрепления — нагруженный вагончик перегоняли конной тягой к месту укладки. Там опять же особое звено рабочих перекладывало рельсы с вагончика на шпалы. Каждые два правильно уложенных рельса немедленно пришивали костылями к шпалам. Затем по
Работали дружно, яро, молча. Слышалось только самое необходимое: «Взяли! Бросили! Ать! Два! Чисто!»
В тот же день укладочный городок двинулся по новому великому пути — Турксибу.
Шолпан передала в Москву телеграмму начальника строительства: «На Южтурксибе уложен первый рельс и забит первый костыль». В ответ приняла: «В связи с открытием постройки южного участка передаем строителям крупнейшего железнодорожного пути, имеющего громадное значение для всего Союза, а также представителям средне-азиатских республик приветствие от имени Совета Народных Комиссаров и Совета труда и обороны Союза».
Шолпан сама отнесла ее в конторку строительного участка. Она светилась таким счастьем, словно сразу была и звездой, и луной, и солнцем.
3. «Первые радости»
Строительство сильно растянулось — в одних местах еще вели изыскания, в других насыпали земляное полотно, делали выемки, ставили мосты, в третьих укладывали рельсы. Луговая из маленькой, проходной станции быстро превращалась в большую, узловую, из строительной площадки — в перевалочную базу и командный пункт с комитетами партии, комсомола, профсоюза, со многими административно-хозяйственными конторами.
Железнодорожное полотно в сопровождении кратковременных жилищ строителей — палаток, юрт, балаганов, землянок — двигалось дальше и дальше в глубину Казахстана. Впереди были голокаменные горы, безлесные, скудно-травные степи и совсем бестравные пустыни. Местные строительные материалы — только песок, глина и камень; местные продукты — только баранина. Все другое — хлеб, лес, металл, машины, одежду — везли из разных, часто отдаленных, мест.
Строители в большинстве были приезжие, и те не всегда соответствовали требованиям. В результате мировой войны, революционного переворота, войны гражданской и последовавшей за этим разрухи в стране накопилось множество человеческого хламу: бывших чиновников, торговцев, пьяниц, лентяев, охотников за длинным рублем, спекулянтов… Узнав о строительстве Турксиба, этот хлам густо понесся туда, наподобие мусора, смытого половодьем с берегов реки. Он выдавал себя за рабочих, требовал жилья, тепла, одежды, продовольствия. А было этого либо в обрез, либо не хватало. Особо сильно не доставало жилья и дров. Часто те, кто настырно требовал жилье, сами не хотели строить его.
Неопытное в строительстве коренное население Казахстана трудно приживалось на дороге.
Все особенности и сложности строительства кто-то наградил именем «наши радости», и оно бойко запорхало в самом разнообразном звучании: грустном, насмешливом, сердитом.
Одной из главных «радостей» была коренизация. Это слово пришло в Казахстан с потоком новых людей, хлынувших на строительство дороги, и очень быстро, обогнав многие другие, встало рядом с самым передовым из новых — Турксиб, сделалось постоянным в конторе и столовой, на работах и собраниях. Председатель рабочего комитета Козинов в одном из выступлений приклеил его к Тансыку, сказав про парня: он — первенец коренизации.