Том 1. Здравствуй, путь!
Шрифт:
Доктор рассказывает, что лопарь редко поет готовые, отчеканенные, отшлифованные временем песни, — он составляет свои и поет для себя, обычно негромко, мурлыча. Пусть эти песни порой корявы, зато душа в них не чужая, а своя… Но вот беда: споет лопарь песню и тут же забудет. Когда доктор просил повторить песню слово в слово, ему говорили: «забыл» — и пели по-новому. Когда он убеждал, что песни надо запоминать, певцы удивлялись: «Зачем? Я в любой час могу спеть новую, еще лучше». И доктор сетует на то, что они безжалостно развеивают свои песни на ветер, на забвение. Если какая-нибудь песня и запала кому-то в память, то, повторяя песню,
Алексей Венедиктович Кожевников вложил в уста доктора Лугова свои собственные раздумья, наблюдения, суждения о лопарской песне-импровизации, рождающейся и исчезающей мгновенно. Это он сам осуществил то, о чем мечтали его герои доктор и Ксандра: уберег от ветра, отвоевал у забвения, сохранил для людей малую частичку из того самоцветного — непритязательного, но драгоценного, — что довелось ему услышать в странствиях по северной земле, записать и обработать.
Вся книга «Солнце ездит на оленях» написана в песенном ключе. Это близко самой природе творчества Алексея Кожевникова, тяготеющей к образам и к складу, характерным для песни, к задушевной лиричности повествования, к неспешным раздумьям о делах и путях человеческих, о добром в людях, о добром, побеждающем злое, — как об этом извечно поет слагаемая народом песня.
Роман Алексея Кожевникова «Воздушный десант» (1972) связан с крупной десантной операцией в Великую Отечественную войну. Здесь так же, как и в других произведениях А. Кожевникова, героев — солдат, партизан, подпольщиков — объединяет прежде всего труд.
Построен роман «Воздушный десант» своеобразно. Действие то и дело переносится из военного настоящего в довоенное прошлое, повествование не стеснено какими-либо рамками, автор постоянно фиксирует внимание читателя на мыслях героя.
Виктор Корзинкин, от чьего лица ведется повествование, совсем еще молодой десантник-автоматчик. И почти все время рядом с ним его друзья — отчаянный Федька Шаронов и добродушный великан Антон Крошка.
Группа, которой командует капитан Сорокин, должна выброситься на правом берегу Днепра, чтобы, участвуя в большой десантной операции, помочь наступающей Советской Армии форсировать Днепр.
Перед нами словно бы проходят кадры кинокартины.
Подготовка к полету. Военный пейзаж. Зрелище воздушного боя. Набросанная беглыми штрихами обстановка прифронтовой разрухи. Полет. Прыжок из самолета. И одинокие блуждания героя по оккупированной территории в поисках товарищей по десанту.
В повествование свободным потоком вливаются воспоминания героя: о деревенском детстве, о бабушке Авдохе, о братишке Ваньке, о раннем, еще как бы предвесеннем, детском чувстве привязанности к маленькой подружке Тане, о колхозе, о зарождении дружбы с детдомовцем Федькой Шароновым, о школе…
Как бы завершением некой трилогии, начатой «Братом океана», продолженной романом «Живая вода», явилась книга «Иван — Пройди свет» (1975). Вначале она носила былинно-песенное название «Енисей Саянович». Потом на титульный лист вышло имя героя — славного, почти легендарного лоцмана Ивана — Пройди свет.
Задумана была книга более трех десятков лет тому назад, неторопливо додумывалась, замысел претерпевал последовательные, совершенствующие его изменения.
Превосходен, богат самоцветами народной речи, народными красками и мотивами язык произведения.
В романе три большие, переплетающиеся между собой темы.
Удивительная
Тема великой неукротимой реки Енисея — истинного брата океана.
Живописны, динамичны «портретные» штрихи образа Енисея:
«Енисей бежал широкой, километра в два, и неоглядно длинной полосой, похожей на взъерошенную клочковатую баранью шкуру льдисто-снежной искрящейся шерсти. Клочковатость, взъерошенность были следами той жестокой битвы между льдом и водой, которая разгорается на Енисее каждую осень во время ледостава, когда с Севера упрямо наступает лед, а идущая встречь огромная теплая река яро ломает его, становит «козлами», громоздит многоэтажными торосами, ледяными горами».
Третья тема — история создания книг писателя, искусно вплетенная в повествование. В связи с этой темой в романе много деталей автобиографического характера.
Романтикой и поэзией дышит рассказ автора о своих творческих поисках:
«Енисей прошел сквозь всю мою жизнь. Сначала я мечтал о нем, потом сделал своей главной литературной дорогой… Десятки лет енисейские воды то «качали» меня по всему судоходному плесу, то «выбрасывали» в тайгу, тундру, степи, горы. Жил по-разному: водником, лесогоном, геологом, коневодом, строителем, рыбаком…
Можно подумать, что такая жизнь мучительна. Ничего подобного. Она полна радостей. Ведь всякий труд и всякий путь дарил мне свою особую радость. Иногда бывало нелегко, но ведь легкое мило только больным и хилым, а здоровому, сильному интересней жить трудно. От большого труда и радость большая. Мои скитания наградили меня таким, что дается не всякому — счастьем первооткрывателя, первопроходчества, называния безымянного».
Один из старейших наших прозаиков создал произведение, удивительно молодое по духу и столь же радующее читателя своим искусством многоопытного мастера, он напитал его подлинной романтикой дружбы и борьбы, населил людьми с самобытными народными характерами.
Первое, что встречает читателя в романе «Ветер жизни» (1975), это образный народный русский язык, в меру расцвеченный элементами речи, присущими жителям Севера.
Повествование здесь не содержит напряженного сюжета, который приковывал бы к себе внимание. Оно течет плавно, неспешно, увлекает картинами нравов, быта, обычаев северной старины, изображением незаурядных характеров, точным знанием жизненного материала, подмеченными драгоценными подробностями.
Оживают перед читателем давние годы, вятская земля времен детства писателя, село Дубки, лежащее на «Сибирке», — дороге, по которой гнали в Сибирь каторжан, по которой устремлялся в дальние сибирские края поток переселенцев:
«— Ох и наказание же — эта дорога! Дня не проходит без беды. Угораздило же вас, тятенька, выбрать местечко. Хуже, беспокойнее, пожалуй, на всей земле нету», — ругает свекра сноха Варвара. Он отвечает: «А ты много видала ее, земли-то? Не я выбирал, нужда выбрала, — беззубо шамкает Евдоким. — Нужда нашей жизнью правит. С нее спрашивай».
Один частный, казалось бы, штрих, а он сразу характеризует судьбы сотен тысяч сел и деревень царской России, судьбу крестьянства, всего трудового люда Российской империи. Емкими изобразительными средствами Кожевникову удается проникнуть в самую суть явлений.