Том 10. Адам – первый человек. Первая книга рассказов. Рассказы. Статьи
Шрифт:
– Я еще раньше тебя из России, – вступил в разговор Адам, – я в шешнадцатом годе бежал в Персию, там в английской автоколонне работал автомехаником, сначала в Тегеране, потом в Сузах. В прошлом году контракт закончился, я сюда перебрался, купил машину с прицепом, стал думать, как домой…
– А чего тебя понесло к персам? – прервал Адама Степан.
– Так получилось. Я в вице-губернатора стрелял. Потом с парабелюмом лежал три недели в подпольнице. Потом помогли бежать в Персию.
– Так ты боевичок? – засмеялся Степан.
– Что-то вроде.
– Я что-то слышал об этом деле, – сказал Степан. – А ты? – обратился он к Анне. – Как ты сюда попала?
– Проще простого. Приплыла с Кавказской армией в Стамбул, а там перекочевала в Белград, к своим, к сербам. Муж умер еще в Стамбуле. В России остались мать, сестры… а может, и не остались.
Про детей Анна не обмолвилась, и Адам со Степаном подумали, что не было у нее детей.
– Дети были, – прочла их мысли Анна, – мальчик. По пути из Новороссийска в море похоронила.
– У меня тоже было пять мальчиков, а когда убегал, осталось только двое, – сказал Адам после долгой паузы.
– Трудно угадать, что дома, но домой хочется, – тихо проговорил Степан. – Я иногда лежу и думаю про мой Таганрог, про порт, про мои бывшие ссыпки – и ничего не жаль… а только хочется выйти в нашу степь за город, вдохнуть запахи чабреца, полыни, а там – будь что будет!
Наконец-то я набрался храбрости, решил наполнить свой бокал и пойти поприветствовать воочию моих дорогих Аду, тетю Нюсю, деда Степана, который особенно тронул мою душу своей последней репликой: «Я иногда лежу и думаю про мой Таганрог, про порт, про мои бывшие ссыпки и ничего не жаль… а только хочется выйти в нашу степь за город, вдохнуть запахи чабреца, полыни, а там – будь что будет!»
Увы, в пол-литровом графинчике предо мной не осталось ни капельки ракии. И когда я успел все выпить?! И где тот официант?
– Слушаю, – будто материализовавшись из воздуха, вдруг предстал передо мной черноволосый приветливый официант.
Яркая оранжевая луна, которой мне прежде не было видно из-за навеса над верандой, далеко переместилась в небе, зашла с моей стороны и освещала каким-то странным, как всегда в полнолуние, выморочным светом и город, и море с широкой мерцающей лунной дорожкой до самого горизонта, и бледное лицо официанта с фиолетовыми глазами. Я качнул на столе пустой графинчик: дескать, надо бы повторить!
– Ракия деликатный напиток, – сочувственно сказал официант, – позвольте принести вам кофе?
Тут я взглянул в сторону второго столика и обомлел: за ним никого не было… Как это так – только что были тетя Нюся, Ада, дед Степан, я ведь видел их лица, отчетливо слышал каждое слово, и вдруг пусто…
– Разрешите кофе? – заботливо повторил официант.
– А вы знаете, что у вас глаза фиолетовые? – спросил я, намереваясь этим вопросом выяснить для самого себя, насколько верно я вижу и вообще соображаю.
– Конечно, фиолетовые, – радостно засмеялся официант, – точь-в-точь как у Александра
Убедившись, что я в своем уме, я согласно кивнул головой, и официант тут же дробно застучал каблуками вниз по лесенке. В зале скрипач заиграл сиртаки, и неутомимая молодежь пошла в пляс.
Не сразу, но я все-таки поднялся из-за своего столика и как мог ровно прошел к соседнему углу веранды, куда уже тоже достигал лунный свет.
Все три огарка на керамическом блюде были еще горячие, и расплавленный воск в лунках вокруг тонких черных фитилей еще не застыл. Я макнул указательным пальцем левой руки в одну из лунок свечного огарка и, сильно обжегшись, тут же отдернул руку. Так для кого же горели свечи за этим столиком? Так как же это может быть?!
Пришел официант с моим кофе и вежливо спросил:
– Вы что-то там ищите?
– Подойдите, пожалуйста.
Официант поставил мой кофе и подошел ко второму столику.
– Если огарки горячие и воск расплавлен, значит, они для кого-то горели? Пощупайте сами: горячие?
– Нет, – тихо молвил официант, – холодные.
– А воск в лунках? Вы не видите этот расплавленный воск? – сказал я по-македонски.
Официант провел указательным пальцем по лунке того самого огарка, где пробовал воск я, и сказал очень тихо:
– Это не воск, а пыль. Их давно не зажигали. Мурашки побежали у меня по спине.
– Пойдемте пить кофе, – придерживая меня за локоть, предложил официант.
Я повиновался.
Не только ракия, но и кофе в этой таверне был сильный. Я заметно приободрился, но все-таки не решался поглядывать на тот, второй столик. Я и ушел, не взглянув на него, так мне было спокойнее.
Проводив меня вниз по крутым ступенькам, официант спросил, где я остановился, а когда подошли к дверям на выход из таверны, он скомандовал одному из вышибал, или «битюгов», как называла их в рассказах о Кавале тетя Нюся:
– Проводи. Это наш человек. И не до дома, а до самого номера, понял?
– Понял, шеф, – услужливо поклонился официанту вышибала и попытался взять меня под руку.
– Не надо, – сказал я ему по-македонски, – я в порядке. Не надо меня провожать.
– Нет, – возразил «битюг», – если шеф сказал, я не могу не исполнить.
– А официант твой шеф? Это он держит таверну?
– Не только таверну. Александр держит всю Кавалу.
– А он Александр?
– Да.
– Но почему бегает сам за официанта?
– Так надо. Александр говорит: тот, кто не умеет подчиняться, никогда не будет повелевать, – как «отче наш» отбарабанил вышибала.
Тревожная полная луна светила над морем и портом, над мощенным камнем узкими улочками, по которым мы поднимались к отелю.
Наутро я проснулся, словно ни в чем не бывало, даже голова была ясная – вот что значит хорошая ракия. А когда умывался, вдруг остро почувствовал боль в кончике обожженного указательного пальца левой руки.