Том 10. Сказки, рассказы, очерки 1910-1917
Шрифт:
— Полтинник.
— Давай рупь! Ну?
Он лениво дал, Анна взяла, расправив юбку, сунула монету в карман и сказала, подмигнув:
— Ладно. Молчок.
Ушла. Назаров думал, покачиваясь:
«Дёшева правда! Положим — правды нет здесь. В псалтири сказано: «Ложь конь во спасение» — стало быть, на лжи, как на коне, спасаться можно. А от чего? Значит — от правды, коли на лжи! Священное писание, а научает спастись от правды!»
Снова в сенях зашлёпали босые ступни, теперь вошла Христина и так же, как Анна, наклонилась, подбирая
«Вот — изнасиловать, опозорить и бросить, — думал Назаров, — вот форсить и перестанет…»
— Сидишь? — спросила Христина, разгибаясь и насмешливо глядя на него, а на глазах её блестели слёзы, — он промолчал, крепко стиснув зубы.
— С Анной заигрываешь? — снова проговорила она, подходя к нему с корзиной в руке.
Николай вскочил, взмахнул рукою, но девица, бросив на руку ему корзину, ускользнула.
— Убью! — пробормотал он, а из двери избы выглянула тётка и тихонько, торжественно сказала:
— Самое время тебе девок щупать, вот, во-от!
Назаров пошёл на неё, сопя и размахивая рукою, она торопливо прикрыла дверь.
«Что такое? — думал он, выходя на двор, где бесцельно шатались старики и старухи, бегали ребятишки. — Это — хоть давись! Ну ладно, погодите! Всё это я запомню в сердце!»
Вышел за ворота и пошёл к реке, опустив голову, сопровождаемый старческим бормотанием, вздохами и плачущим голосом читалки.
Уже заходило солнце, синяя полоса колыхалась над лесом и рекою. Из-под ног во все стороны скакали серые сверчки, воздух гудел от множества мух, слепней и ос. Сочно хрустела трава под ногою, в реке отражались красноватые облака, он сел на песок, под куст, глядя, как, морщась, колеблется вода, убегая вправо от него тёмно-синей полосой, и как, точно на шёлке, блестят на ней струи.
Думал он о том, как жесток и безжалостен будет он с людьми, как выгонит тётку и не даст ей ничего, что велел отец. Женится на Христине, будет держать её скупо, одевать плохо и — бить станет, по щекам, по груди и крепкому животу. Анке тоже устроит какую-нибудь штуку. Он примется за дела эти тотчас, как похоронит отца, сразу поставит себя против людей грозно и непримиримо.
Где-то близко ворковала горлинка, а по реке, разрывая её шёлковую ткань, металась рыба, шли круги и стирались течением. Краснело небо, лес темнел, точно наливаясь чем-то мягким, тёплым и пахучим.
— Никола Фаддеи-ич, — крикнула Анна.
Он помолчал, потом сердито отозвался, и она подошла, голоногая, высоко подобрав юбку и рубаху, улыбаясь пухлым, детским ртом.
— Тётка Татьяна велела сказать — поп говорит, что панафиду на завтра, на полдни отложил он…
— Его дело.
— Скучаешь? — спросила она, наклонясь к нему.
Он не ответил и не посмотрел на неё.
— Слушай, Колюшка, — оглянувшись, прошептала она, — я согласна, в остатний раз, так и быть, приду ночью, ну — хошь?
— Иди.
Только ты мне дай пятишну — ты богатый теперь!
— Ладно.
— Ведь — грех
— Что? — тихо спросил он, а Сорокина задумчиво ответила:
— Так как-то, — не то — жалко всех, не то — бежать бы без оглядки куда!
Он вдруг всхлипнул, не удержавшись, поддаваясь чувству тяжкой и злой грусти, и забормотал:
— Погодите, я вам покажу всем, я это не забуду!
Из глаз его обильно потекли последние человечьи слёзы, он отирал их ладонью и, утвердительно кивая головою, ворчал, как избитая собака:
— Ежели никому никого не жалко, и мне никого не жаль!
— Коль, — шептала Анна, поглаживая его волосы, — мне тебя жалко, ей-богу же, очень жалко!
— Иди, а то увидят!
— Не видать. Эх ты, погодить бы тебе жениться-то, поживи лучше со мной — право! Христюшка девка властная, свертит она тебя, скрутит!
— Я сам всех скручу, — твёрдо сказал Назаров и сурово прибавил: — Иди, Анка, иди, знай!
Уходя, она шепнула:
— Смотри, не обмани, пятишну — ладно? Я — в баню приду, гляди!
Он молча кивнул головой, глядя, как в селе над церковью, на красном небе, точно головни в зареве; пожара, мелькают галки, — у него в душе тоже вились стаи чёрных, нелюдимых дум.
Жаркий день догорал, из леса плыл синеватым дымом ласковый и тёплый вечер.
Случай с Евсейкой
Однажды маленький мальчик Евсейка, — очень хороший человек! — сидя на берегу моря, удил рыбу. Это очень скучное дело, если рыба, капризничая, не клюет. А день был жаркий: стал Евсейка со скуки дремать и — бултых! — свалился в воду.
Свалился, но ничего, не испугался и плывет тихонько, а потом нырнул и тотчас достиг морского дна.
Сел на камень, мягко покрытый рыжими водорослями, смотрит вокруг — очень хорошо!
Ползет не торопясь алая морская звезда, солидно ходят по камням усатые лангусты, боком-боком двигается краб; везде на камнях, точно крупные вишни, рассеяны актинии, и всюду множество всяких любопытных штук: вот цветут-качаются морские лилии, мелькают, точно мухи, быстрые креветки, вот тащится морская черепаха, и над ее тяжелым щитом играют две маленькие зеленые рыбешки, совсем как бабочки в воздухе, и вот по белым камням везет свою раковину рак-отшельник. Евсейка, глядя на него, даже стих вспомнил:
Дом, — не тележка у дядюшки Якова…И вдруг слышит над головою у него точно кларнет запищал:
— Вы кто такой?
Смотрит — над головою у него огромнейшая рыба в сизо-серебряной чешуе, выпучила глаза и, оскалив зубы, приятно улыбается, точно ее уже зажарили и она лежит на блюде среди стола.
— Это вы говорите? — спросил Евсейка.
— Я-а…
Удивился Евсейка и сердито спрашивает:
— Как же это вы? Ведь рыбы не говорят!