Том 10. Стихотворения 1929-1930

Маяковский Владимир Владимирович

[ 1928]

Кем быть? ^*

У меня растут года, будет и семнадцать. Где работать мне тогда, чем заниматься? Нужные работники — столяры и плотники! Сработать мебель мудрено: сначала мы берем бревно и пилим доски длинные и плоские. Эти доски вот так зажимает стол-верстак. От работы пила раскалилась добела. Из-под пилки сыплются опилки. Рубанок в руки — работа другая: сучки, закорюки рубанком стругаем. Хороши стружки — желтые игрушки. А если нужен шар нам круглый очень, на станке токарном круглое точим. Готовим понемножку то ящик, то ножку. Сделали вот столько стульев и столиков! Столяру хорошо, а инженеру — лучше, я бы строить дом пошел, пусть меня научат. Я сначала начерчу дом такой, какой хочу. Самое главное, чтоб было нарисовано здание славное, живое словно. Это будет перёд, называется фасад. Это каждый разберет — это ванна, это сад. План готов, и вокруг сто работ на тыщу рук. Упираются леса в самые небеса. Где трудна работка, там

визжит лебедка; подымает балки, будто палки. Перетащит кирпичи, закаленные в печи. По крыше выложили жесть. И дом готов, и крыша есть. Хороший дом, большущий дом на все четыре стороны, и заживут ребята в нем удобно и просторно. Инженеру хорошо, а доктору — лучше, я б детей лечить пошел, пусть меня научат. Я приеду к Пете, я приеду к Поле. — Здравствуйте, дети! Кто у вас болен? Как живете, как животик? — Погляжу из очков кончики язычков. — Поставьте этот градусник под мышку, детишки. — И ставят дети радостно градусник под мышки. — Вам бы очень хорошо проглотить порошок и микстуру ложечкой пить понемножечку. Вам в постельку лечь поспать бы, вам — компрессик на живот, и тогда у вас до свадьбы всё, конечно, заживет. — Докторам хорошо, а рабочим — лучше, я б в рабочие пошел, пусть меня научат. Вставай! Иди! Гудок зовет, и мы приходим на завод. Народа — уйма целая, тысяча двести. Чего один не сделает — сделаем вместе. Можем железо ножницами резать, краном висящим тяжести тащим; молот паровой гнет и рельсы травой. Олово плавим, машинами правим. Работа всякого нужна одинаково. Я гайки делаю, а ты для гайки делаешь винты. И идет работа всех прямо в сборочный цех. Болты, лезьте в дыры ровные, части вместе сбей огромные. Там — дым, здесь — гром. Гро — мим весь дом. И вот вылазит паровоз, чтоб вас и нас и нес и вез. На заводе хорошо, а в трамвае — лучше, я б кондуктором пошел, пусть меня научат. Кондукторам езда везде. С большою сумкой кожаной ему всегда, ему весь день в трамваях ездить можно. — Большие и дети, берите билетик, билеты разные, бери любые — зеленые, красные и голубые. — Ездим рельсами. Окончилась рельса, и слезли у леса мы, садись и грейся. Кондуктору хорошо, а шоферу — лучше, я б в шоферы пошел, пусть меня научат. Фырчит машина скорая, летит, скользя, хороший шофер я — сдержать нельзя. Только скажите, вам куда надо — без рельсы жителей доставлю на дом. Е — дем, ду — дим: «С пу — ти уй — ди!» Быть шофером хорошо, а летчиком — лучше, я бы в летчики пошел, пусть меня научат. Наливаю в бак бензин, завожу пропеллер. «В небеса, мотор, вези, чтобы птицы пели». Бояться не надо ни дождя, ни града. Облетаю тучку, тучку-летучку. Белой чайкой паря, полетел за моря. Без разговору облетаю гору. «Вези, мотор, чтоб нас довез до звезд и до луны, хотя луна и масса звезд совсем отдалены». Летчику хорошо, а матросу — лучше, я б в матросы пошел, пусть меня научат. У меня на шапке лента, на матроске якоря. Я проплавал это лето, океаны покоря. Напрасно, волны, скачете — морской дорожкой на реях и по мачте, карабкаюсь кошкой. Сдавайся, ветер вьюжный, сдавайся, буря скверная, открою полюс Южный, а Северный — наверное. Книгу переворошив, намотай себе на ус — все работы хороши, выбирай на вкус!

[ 1928]

Песня-молния ^*

За море синеволное, за сто земель и вод разлейся, песня-молния, про пионерский слет. Идите, слов не тратя, на красный наш костер! Сюда, миллионы братьев! Сюда, миллион сестер! Китайские акулы, умерьте вашу прыть, — мы с китайчонком-кули пойдем акулу крыть. Веди светло и прямо к работе и к боям, моя большая мама — республика моя. Растем от года к году мы, смотри, земля-старик, — садами и заводами сменили пустыри. Везде родные наши, куда ни бросишь глаз. У нас большой папаша — стальной рабочий класс. Иди учиться рядышком, безграмотная старь. Пора, товарищ бабушка, садиться за букварь. Вперед, отряды сжатые, по ленинской тропе! У нас один вожатый — товарищ ВКП.

[ 1929]

Во весь голос

Во весь голос (Первое вступление в поэму) ^*

Уважаемые товарищи потомки! Роясь в сегодняшнем окаменевшем г…, наших дней изучая потемки, вы, возможно, спросите и обо мне. И, возможно, скажет ваш ученый, кроя эрудицией вопросов рой, что жил-де такой певец кипяченой и ярый враг воды сырой. Профессор, снимите очки-велосипед! Я сам расскажу о времени и о себе. Я, ассенизатор и водовоз, революцией мобилизованный и призванный, ушел на фронт из барских садоводств поэзии — бабы капризной. Засадила садик мило, дочка, дачка, водь и гладь ^* — сама садик я садила, сама буду поливать ^* . Кто стихами льет из лейки, кто кропит, набравши в рот — кудреватые Митрейки, мудреватые Кудрейки ^* — кто их к черту разберет! Нет на прорву карантина — мандолинят из-под стен: «Тара-тина, тара-тина, т-эн-н…» ^* Неважная честь, чтоб из этаких роз мои изваяния высились по скверам, где харкает туберкулез, где б… с хулиганом да сифилис. И мне агитпроп в зубах навяз, и мне бы строчить романсы на вас — доходней оно и прелестней. Но я себя смирял, становясь на горло собственной песне. Слушайте, товарищи потомки, агитатора, горлана-главаря. Заглуша поэзии потоки, я шагну через лирические томики, как живой с живыми говоря. Я к вам приду в коммунистическое далеко не так, как песенно-есененный провитязь. Мой стих дойдет через хребты веков и через головы поэтов и правительств. Мой стих дойдет,

но он дойдет не так, — не как стрела в амурно-лировой охоте, не как доходит к нумизмату ^* стершийся пятак и не как свет умерших звезд доходит. Мой стих трудом громаду лет прорвет и явится весомо, грубо, зримо, как в наши дни вошел водопровод, сработанный еще рабами Рима. В курганах книг, похоронивших стих, железки строк случайно обнаруживая, вы с уважением ощупывайте их, как старое, но грозное оружие. Я ухо словом не привык ласкать; ушку девическому в завиточках волоска с полупохабщины не разалеться тронуту. Парадом развернув моих страниц войска, я прохожу по строчечному фронту. Стихи стоят свинцово-тяжело, готовые и к смерти и к бессмертной славе. Поэмы замерли, к жерлу прижав жерло нацеленных зияющих заглавий. Оружия любимейшего род, готовая рвануться в гике, застыла кавалерия острот, поднявши рифм отточенные пики. И все поверх зубов вооруженные войска, что двадцать лет в победах пролетали, до самого последнего листка я отдаю тебе, планеты пролетарий. Рабочего громады класса враг — он враг и мой, отъявленный и давний. Велели нам идти под красный флаг года труда и дни недоеданий. Мы открывали Маркса каждый том, как в доме собственном мы открываем ставни, но и без чтения мы разбирались в том, в каком идти, в каком сражаться стане. Мы диалектику учили не по Гегелю. Бряцанием боев она врывалась в стих, когда под пулями от нас буржуи бегали, как мы когда-то бегали от них. Пускай за гениями безутешною вдовой плетется слава в похоронном марше — умри, мой стих, умри, как рядовой, как безымянные на штурмах мерли наши! Мне наплевать на бронзы многопудье, мне наплевать на мраморную слизь. Сочтемся славою — ведь мы свои же люди, — пускай нам общим памятником будет построенный в боях социализм. Потомки, словарей проверьте поплавки: из Леты ^* выплывут остатки слов таких, как «проституция», «туберкулез», «блокада». Для вас, которые здоровы и ловки, поэт вылизывал чахоткины плевки шершавым языком плаката. С хвостом годов я становлюсь подобием чудовищ ископаемо-хвостатых. Товарищ жизнь, давай быстрей протопаем, протопаем по пятилетке дней остаток. Мне и рубля не накопили строчки, краснодеревщики не слали мебель на дом. И кроме свежевымытой сорочки, скажу по совести, мне ничего не надо. Явившись в Це Ка Ка ^* идущих светлых лет, над бандой поэтических рвачей и выжиг я подыму, как большевистский партбилет, все сто томов моих партийных книжек.

[ Декабрь 1929 — январь 1930]

Во весь голос: Неоконченное

[I] ^*

Любит? не любит? Я руки ломаю и пальцы разбрасываю разломавши так рвут загадав и пускают по маю венчики встречных ромашек пускай седины обнаруживает стрижка и бритье Пусть серебро годов вызванивает уймою надеюсь верую вовеки не придет ко мне позорное благоразумие

[II] ^*

Уже второй должно быть ты легла А может быть и у тебя такое Я не спешу И молниями телеграмм мне незачем тебя будить и беспокоить

[III] ^*

море уходит вспять море уходит спать Как говорят инцидент исперчен любовная лодка разбилась о быт С тобой мы в расчете И не к чему перечень взаимных болей бед и обид

[IV] ^*

Уже второй должно быть ты легла В ночи Млечпуть серебряной Окою Я не спешу и молниями телеграмм Мне незачем тебя будить и беспокоить как говорят инцидент исперчен любовная лодка разбилась о быт С тобой мы в расчете и не к чему перечень взаимных болей бед и обид Ты посмотри какая в мире тишь Ночь обложила небо звездной данью в такие вот часы встаешь и говоришь векам истории и мирозданию

[V] ^*

Я знаю силу слов я знаю слов набат Они не те которым рукоплещут ложи От слов таких срываются гроба шагать четверкою своих дубовых ножек Бывает выбросят не напечатав не издав Но слово мчится подтянув подпруги звенит века и подползают поезда лизать поэзии мозолистые руки Я знаю силу слов Глядится пустяком Опавшим лепестком под каблуками танца Но человек душой губами костяком

[ 1928–1930]

Другие редакции

Что ни страница, — то слон, то львица ^*

Открывай страницу-дверь в книжке самый разный зверь. Льва показываю я, посмотрите, нате: он совсем не царь зверья, просто председатель. Кенгуру. Смешная очень. Руки вдвое короче. Но за это у ней ноги вдвое длинней. Жираф. Такую жирафу-мать младенцу есть за что обнимать. Но горе папе: ему никак для шеи не выбрать воротника. Это — зебра. Ну и цаца! Полосатее матраца. Как живые в нашей книжке слон, слониха и слонишки. Двух — и трехэтажный рост, с блюдо уха оба, впереди на морде хвост под названьем: «хобот». А из пасти — шутки бросьте — два клыка слоновой кости. Сколько им еды, питья! Сколько платья снашивать. Даже ихнее дитя ростом с папу с нашего. Всех прошу посторониться! Разевай глаза и рот, — для таких мала страница, дали целый разворот. Этот зверь зовется лама. Лама дочь и лама мама. Малыш пеликан и пеликан великан. Вот верблюд, а на верблюде возят кладь и ездят люди. Ходит он среди пустынь, ест различные кусты. Он в работе круглый год, значит он — рабочий скот. Крокодил. Гроза! Злодей! Лучше не гневите. Только он сидит в воде и пока не виден. Обезьяна. Сладу нет! Что сидеть как статуя?! Человеческий портрет, даром что хвостатая. Зверю холодно зимой. Зверик из Америки. Видел всех, пора домой, до свиданья, зверики.

[ 1925–1926]

Комментарии

Прижизненные издания произведений В. Маяковского, вошедших в десятый том

Сказка о Пете, толстом ребенке, и о Симе, который тонкий. М. изд. «Московский рабочий», 1925, 25 стр. Рисунки Н. Купреянова.

Что такое хорошо и что такое плохо? Л. изд. «Прибой», 17 стр. Рисунки Н. Денисовского.

Гуляем. Л. изд. «Прибой», 1926, 14 стр. Рисунки И. Сундерлан.

Эта книжечка моя про моря и про маяк. М. изд. «Молодая гвардия», 1927, 11 стр. Рисунки Б. Покровского.

Конь– огонь. Детская сказка. Л. ГИЗ, 1928, 10 стр. Рисунки Л. Поповой.

Что ни страница, — то слон, то львица. Тифлис, изд. «Заккнига», 1928, 12 стр. Рисунки К. Зданевич.

Прочти и катай в Париж и Китай. М. Госиздат, 1929, 15 стр. Рисунки П. Алякринского.