Том 12 Большой Джон
Шрифт:
Большой Джон, нимало не подозревая о совершившемся по его милости переполохе, покончив с делом спасения Елецкой, по просьбе своих новых сорока друзей уже рассказывал им различные случаи из своего недавнего путешествия по свету. В пылу рассказа молодой человек и не замечал, что число его слушательниц увеличивалось с каждой минутой.
Маленькие карабкались на скамейки и, что бы лучше видеть, подсаживали друг друга.
Одна «шестушка», вскарабкавшаяся было на спинку скамьи, чтобы лучше разглядеть диковинного гостя, оступилась и растянулась на гладком и скользком
— Ах! Да он совсем, совсем как мы, этот вождь индейский! Совсем обыкновенный человек, только с маленькою головою! — протянула она разочарованно, потирая ушибленную коленку.
"Шпионка", а за нею другие дамы, вне себя носились по зале, хватая за руки младших воспитанниц и оттирая их к дверям ближайшего класса и в то же время приказывали старшим разойтись.
— Бунт!.. Настоящий бунт!.. Я сейчас же иду к баронессе… Я предупрежу ее, что весь институт взбунтовался!.. — визжала «шпионка», летая вокруг злополучной толпы.
В это время неожиданно в дверях залы показалась фигура старой инспектрисы.
На лице г-жи Ефросьевой был написан ужас. Она по привычке вертела цепочку от часов и выкрикивала тонким голосом:
— Медам, по классам! Сию же минуту разойтись!..
И почти одновременно задребезжал звонок, возвещающий конец приема.
Большой Джон, прервавший свое повествование на самом интересном месте — на борьбе некоего испанского тореадора с быком, поспешно поднялся. За ним повскакали и все его слушательницы.
— О, monsieur Большой Джон, вы должны докончить ваш рассказ в другой раз… Это так интересно, так интересно!.. — зазвенели со всех сторон тоненькие голоса.
— Вы будете на нашем выпускном балу, monsieur Джон? — вторили им другие.
— Monsieur Большой Джон, я вас приглашаю, — выкрикнула Черкешенка, вся заливаясь алым румянцем, — я вас приглашаю от моего имени на наш выпускной бал.
— И я!..
— И я!..
— И я!.. — звенели голоса институток.
Большому Джону оставалось только кланяться направо и налево и благодарить, что он и делал, медленно направляясь к дверям залы.
Толпа институток, заключив его в центр своего зелено-белого круга, двигалась вместе с ним.
В дверях залы «шпионке» удалось наконец изловчиться и схватить за плечо Лиду Воронскую, оттиснутую от Большого Джона толпой.
— Если вы не скажете, кто это был, я сейчас же отведу вас к начальнице. — Крепкие пальцы немки впились в худенькое плечо девочки.
Лида тряхнула плечом, но костлявые пальцы не разжимались. Тогда Лида изо всей силы рванула руку, сжимавшую ее плечо, и выкрикнула на всю залу:
— Это… это Навуходоносор, царь ассирийский, а вы, пожалуйста, оставьте меня!..
Глава 4
— Нет, тысячу раз нет! Большой Джон не прав! Нам не следует просить прощения у "шпионки"…
С этими словами сероглазая девочка стремительно влетела на кафедру. — Так нельзя!.. Мы не дети больше!.. Через два месяца мы выйдем на волю… Нас нельзя третировать, как девчонок… За Елочку мы пойдем просить maman сейчас же, сию минуту… А «шпионка» пусть уходит… Правду ли я говорю, медамочки?… Правду ли я говорю?
— Правду… Правду… Лида права… Вороненок прав… Молодец, Вороненок!.. — послышались взволнованные голоса.
— Нет, неправду!.. Не прав ваш Вороненок, совсем не прав! — прозвенел единственный протестующий голос, и, наскоро растолкав толпившихся вокруг кафедры подруг, Сима Эльская очутилась подле Лиды.
— А вы разве забыли, что Фюрстша сказала: или Елецкая, или я?… Нельзя допускать до выключки Лотоса… Это убьет ее мать… А потому у Фюрстши надо попросить прощения… На этом настаиваю и я, и Большой Джон, и все, у кого есть совесть и честь… Надо урезонить «шпионку», ублажить ее… А то она, на самом деле, уйдет из института, потеряет свое место и заработок, потеряет кусок хлеба — и все это из-за нашей горячности… Так нельзя… Так нельзя…
— Правда, медамочки… Волька права. Нельзя этого… «Шпионка» тоже ведь человек… — произнесла Бухарина, кокетливо поправляя свои негритянские кудряшки на лбу.
— Правда! — эхом отозвалась Черкешенка.
— Правда, Сима. Нельзя же гнать «шпионку», как бы виновна она ни была, — послышались более смелые голоса, — это жестоко, гадко, бессердечно…
Лида от охватившего ее волнения не могла произнести ни слова. Ее худенькие плечики ходили ходуном под съехавшей на сторону пелеринкой.
— О, глупые, несмышленые девчонки! — закричала она, барабаня кулаками по кафедре, — никто же не гонит вашу «шпионку». Целуйтесь с нею. Она может подслушивать и подсматривать за нами, сколько ее душе угодно. Но просить у нее прощения, упрашивать ее остаться у нас, иными словами, поощрять ее шпионство, ее безобразное отношение к нам — нельзя… О, нет, мне ее не жаль нисколько… Такую, как она, не жаль — пусть уходит… Пусть…
Глаза Лиды сделались злыми, почти жестокими, от разбушевавшегося пламени ненависти. С минуту она молчала, потом тряхнула головой и подхватила еще с большим азартом:
— Припомните, как она подвела бедную Козьмину из прошлого выпуска за то, что та назвала ее мокрой курицей… Назвала за глаза, а не в лицо, конечно. Кузю оставили без медали. А малютка Райская из-за ее шпионства была подвергнута строгому наказанию, заболела и чуть не умерла два года назад… А наша Додошка?… Не настаивала ли «шпионка», чтобы ее оставить на второй год в первом классе — случай небывалый в стенах института…