Том 15. Дела и речи
Шрифт:
Господа, все это — неоспоримые факты. Смягчение мер наказания — большой и серьезный прогресс. Восемнадцатый век — и в этом состоит часть его славы — упразднил пытки; девятнадцатый век упразднит смертную казнь! (Живейшее одобрение. Возгласы: «Да, да!»)
Возможно, вы не упраздните смертную казнь сегодня; но, будьте уверены, вы упраздните ее завтра или ее упразднят ваши преемники. (Возгласы: «Мы упраздним ее!» Волнение в зале.)
Введение к вашей конституции вы начинаете словами: «Перед лицом бога» и тут же хотите отнять у этого бога то право, которое принадлежит ему одному, — право даровать жизнь и смерть. (Возгласы:
Господа, есть три вещи, подвластные богу, а не человеку: безвозвратное, непоправимое, нерасторжимое. Горе человеку, если он вводит их в свои законы! (Движение в зале.)Рано или поздно общество согнется под их тяжестью; они нарушают необходимое равновесие между нравами и законами; они делают человеческое правосудие несоразмерным; и вот что происходит в результате — подумайте об этом, господа, — совесть в ужасе отступает перед законом. (Сильное волнение в зале.)
Я поднялся на эту трибуну, чтобы сказать вам только одно слово, но, с моей точки зрения, слово решающее. Вот оно, это слово. (Возгласы: «Слушайте! Слушайте!»)
После февраля в народе созрела великая мысль: на следующий день после того, как народ сжег трон, он захотел сжечь эшафот. (Голоса: «Очень хорошо!» Другие голоса: «Очень плохо!»)
Те, кто тогда влиял на его разум, не поднялись, я глубоко об этом сожалею, до уровня его благородной души. Ему помешали осуществить эту величественную идею.
Так вот! В первой статье конституции, за которую вы голосуете, вы только что освятили первую мечту народа — вы опрокинули трон. Освятите же и другую его мечту — опрокиньте эшафот. (Аплодисменты слева. Протесты справа.)
Я подаю свой голос за полную, безоговорочную и окончательную отмену смертной казни.
РОСПУСК СОБРАНИЯ
29 января 1849 года
Я сразу же включаюсь в обсуждение вопроса и начинаю с того пункта, на котором остановился предыдущий оратор. Время идет, и я не стану долго занимать эту трибуну.
Я не буду следовать за достопочтенным оратором и останавливаться на различных политических соображениях, которые он затрагивал одно за другим; ограничусь лишь обсуждением права Собрания продолжать свою деятельность или принять решение о самороспуске. Предыдущий оратор стремился разжечь страсти, я постараюсь их умерить. (Перешептывание слева.)
Однако если, излагая свои мысли, я столкнусь с политическими вопросами, соприкасающимися с теми, которые поднимал достопочтенный и красноречивый оратор, то он может быть уверен, что избегать их я не стану.
Не знаю, понравится ли это достопочтенному оратору, но я принадлежу к тем, кто считает, что наше Собрание получило одновременно и неограниченные и ограниченные полномочия. (Различные выкрики.)
Председатель.Прошу всех депутатов соблюдать тишину. Надо выслушать господина Виктора Гюго, как слушали господина Жюля Фавра.
Виктор Гюго.Не ограниченные в том, что касается верховной власти Собрания, ограниченные же — по стоящей перед ним задаче. (Возгласы: «Превосходно!» Движение в зале.)Я принадлежу к тем, кто думает, что полномочия Собрания исчерпываются завершением конституции и что первым следствием принятия конституции должен быть, согласно политической логике, роспуск Учредительного собрания.
И действительно, господа, — что такое Учредительное собрание? Это революция, которая действует и обсуждает, имея перед собой неограниченные горизонты. А что такое конституция? Это революция, которая завершена и отныне заключена в определенные рамки. Так вот, можно ли представить себе такое положение: революция завершена принятием конституции и в то же время она продолжается, ибо существует Учредительное собрание? Или, иначе говоря, провозглашено окончательное и при этом сохранено временное. Утверждение и отрицание одновременно. Конституция управляет нацией, но не управляет парламентом! Все это противоречит друг другу и взаимно исключается. (Сильное волнение в зале.)
Я знаю, что, согласно тексту конституции, вы взяли на себя миссию принимать так называемые органические законы. Поэтому я не стану говорить, что издавать их не надо; скажу лишь, что надо издавать возможно меньше таких законов. Почему? Да разве органические законы являются частью конституции? Разве на них распространяются ее преимущества и неприкосновенность? О, если так, ваше право и ваш долг принять как можно больше таких законов. Но ведь органические законы — это не что иное, как обычные законы; органические законы — такие же законы, как и все другие; они могут быть переделаны, изменены, отменены без особых формальностей. В то время как конституция, вооруженная вами, будет защищаться, они могут рухнуть от первого толчка первого же Законодательного собрания. Это бесспорно. Но в таком случае для чего же множить их, для чего создавать их в условиях, когда они едва ли могут оказаться жизнеспособными? Учредительное собрание не должно предпринимать ничего, что не вызывается необходимостью. И не будем забывать, что там, где Собрание, подобное нашему, не может поставить печать своей верховной власти, оно неизбежно ставит печать своей слабости.
Итак, я говорю, что надо ограничиться очень небольшим числом органических законов, которые конституция обязывает вас принять.
Коснусь, но коротко, так как при существующих обстоятельствах не следует обострять прения, деликатного вопроса, который я назвал бы вопросом самолюбия. Я имею в виду конфликт, который стараются вызвать между правительством и Собранием в связи с предложением Рато. Повторяю, что я затрону этот вопрос бегло. Вы все понимаете причину — она вытекает из патриотизма, моего и вашего. Скажу только — и этим ограничусь, — что этот вопрос, поставленный таким образом, этот конфликт, эта обидчивость — все это ниже вас. (Возгласы: «Да! Да!» Одобрение.)Великие Собрания, подобные данному, не подвергают опасности мир в своей стране из-за обидчивости, они действуют и руководствуются соображениями более высокими. Великие Собрания, господа, умеют встретить час своего политического отречения свободно и с достоинством; и в день своего прихода к власти и в день своей отставки они подчиняются одному-единственному побуждению — общественной пользе. Вот то чувство, к которому я взываю, которое я хотел бы пробудить в ваших душах.
Итак, я отстраняю, как опровергнутые при обсуждении, три аргумента, из которых один основывается на природе наших полномочий, другой — на необходимости вотировать органические законы и третий — на излишней обидчивости Собрания по отношению к правительству.
Перехожу к последнему возражению, по-моему, еще не поколебленному, лежавшему в основе замечательной речи, которую вы только что слышали. Вот это возражение.
Настаивая на роспуске Собрания, мы ссылаемся на политическую необходимость. Те, кто желает его сохранить, также выдвигают перед нами политическую необходимость. Нам говорят: «Необходимо, чтобы Учредительное собрание оставалось на своем посту; нужно, чтобы оно наблюдало за осуществлением своих решений; важно, чтобы Собрание не отдало на погибель учрежденную им демократию, чтобы оно не отдало конституцию на волю течения, уносящего умы в неизвестное будущее».