Том 15. Дела и речи
Шрифт:
Я сказал вам, чего я хочу.А вот чего я не хочу.
Я не хочу того закона, который вам предлагают.
Почему?
Господа! Этот закон — оружие.
Оружие само по себе — ничто; все зависит от руки, которая им завладеет.
Чья же рука завладеет этим законом?
В этом весь вопрос.
Господа! Им завладеет рука клерикальной партии. (Возгласы: «Совершенно верно!» Продолжительное возбуждение.)
Господа! Я опасаюсь этой руки, я хочу сломать это оружие, я отвергаю этот законопроект.
Предупредив об этом, я перехожу к рассмотрению самого законопроекта.
Прежде всего я должен самым решительным образом опровергнуть довод, всегда выдвигаемый против тех, кто разделяет мою точку зрения, — единственный довод, который может показаться убедительным.
Нам говорят:
Господа, я сейчас поясню свою мысль, чтобы никто никогда не мог по моей вине превратно понять то что я говорю, и то, что я думаю.
Я не только далек — вы слышите? — от намерения упразднить религиозное воспитание, но считаю, что в наши дни оно необходимо, как никогда. Чем более возвышается человек, тем более необходима ему вера. Чем более он приближается к богу, тем яснее он должен видеть бога. (Движение в зале.)
Несчастье нашего времени, пожалуй даже почти единственное несчастье нашего времени, — это весьма распространенная склонность полагать, что земная жизнь вмещает в себе все. (Сильное возбуждение в зале.)Утверждение, что жизнь земная, материальная — предел и цель пути человека, что за ней уже нет ничего, усугубляет горести людские. К бремени, лежащему на обездоленных, прибавляется тягостная мысль о небытии, и страдание — закон, установленный богом, обращается в отчаяние — закон, царящий в аду. (Продолжительное движение.)Отсюда глубокие потрясения общества. (Возгласы: «Да, да!»)
Никто из находящихся здесь не усомнится, что я принадлежу к числу тех, кто, мало сказать — искренне, кто с невыразимой страстностью жаждет всеми возможными средствами улучшить в этой жизни участь страждущих; но самое неотложное из этих улучшений — вдохнуть в них надежду. (Возгласы «Браво!» справа.)Насколько легче переносятся наши земные страдания, когда им сопутствует беспредельная надежда! (Возгласы: «Превосходно, превосходно!»)
Общий наш долг, всех нас, кто бы мы ни были, законодатели или епископы, священники или писатели, общий наш долг — устремлять, направлять, расточать всю энергию общества во всех ее проявлениях на борьбу с нищетой и на уничтожение нищеты. (Возгласы «Браво!» слева.)И вместе с тем наш долг — побуждать всех людей обратить взоры к небесам (возгласы «Браво!» справа),направить все души, все чаяния к иной, посмертной жизни, где над всеми свершится суд и всем воздастся по заслугам. Скажем во весь голос — все те, кто претерпел незаслуженные или ненужные страдания, будут вознаграждены за них. Смерть дарует возмещение. (Возгласы «Превосходно!» справа. Движение в зале.)Материальным миром правит закон равновесия; духовным миром правит закон справедливости. У последней черты всегда находишь бога. Мы должны всегда помнить сами и внушать всем, что жизнь наша была бы лишена всякого достоинства и человеку не стоило бы жить, если бы нам предстояло исчезнуть бесследно. Что облегчает нам работу, освящает наш труд, наделяет человека силой, добротой, мудростью, терпением, доброжелательностью, справедливостью, делает его одновременно смиренным и великим, достойным образования, достойным свободы? Прозрение иного, лучшего мира, вовек сияющего сквозь мрак земной жизни. (Бурное единодушное одобрение.)
Что касается меня, раз случаю угодно, чтобы по этому поводу здесь выступил я и чтобы столь веские слова произносил человек малоавторитетный, то да будет мне дозволено сказать, дозволено заявить здесь, с высоты этой трибуны, что я глубоко верю в этот лучший мир; для меня он гораздо более реален, нежели та жалкая химера, которую мы, жадно ею упиваясь, называем жизнью; он всегда у меня перед глазами; я верю в него всею силою своего убеждения; и после долгой внутренней борьбы, долгих размышлений и долгих испытаний этот мир стал высшей истиной для моего разума, так же как он стал высшим утешением для моей души. (Сильное возбуждение в зале.)
Итак, я искренно, твердо, страстно стою за религиозное воспитание, но при условии, что этим воспитанием будет ведать церковь, а не та партия, которая на это притязает. Я хочу, чтобы оно было правдивым, а не лицемерным. (Возгласы: «Браво, браво!»)Хочу, чтобы целью его было небесное, а не земное. (Движение в зале.)Не хочу, чтобы одна кафедра подменила собою другую, не хочу смещения священника с преподавателем. Если же я, как законодатель, соглашусь на это смешение — я буду наблюдать за ним, я позабочусь о том, чтобы за семинариями и конгрегациями, занимающимися преподаванием, следил глаз государства, притом, я настаиваю на этом, светского государства, стремящегося исключительно к величию и единству нации.
Пока же, до того, столь желанного дня, когда можно будет провозгласить полную свободу преподавания — на каких условиях, это я уже сказал вам в начале своей речи, — до этого дня я хочу, чтобы религиозное воспитание давалось внутри церкви, а не вне ее. А главное, я считаю издевательством такую систему, когда духовенство преподает и духовенство же, от имени государства, осуществляет наблюдение за преподаванием. Словом, я хочу — еще раз повторяю — я хочу того, чего хотели наши отцы: церкви — свое поприще, государству — свое. (Возгласы: «Да, да!»)
Теперь Собранию, по всей вероятности, ясно, почему я отвергаю этот законопроект; но я объяснюсь до конца.
Господа, предложенный нам законопроект имеет не только политическое значение; он — и это, пожалуй, гораздо опаснее — имеет значение стратегическое. (В зале перешептывание.)Разумеется, я обращаюсь не к почтеннейшему епископу Лангрскому и вообще не к тому или иному лицу в этом собрании, а к той партии, которая если не выработала, то во всяком случае вдохновила этот законопроект, к партии, одновременно и дряхлой и пылкой, — к клерикальной партии. Я не знаю, представлена ли она в правительстве, не знаю, представлена ли она в Собрании (движение в зале),но влияние этой партии я ощущаю повсюду. (Снова движение в зале.)У нее острый слух, она меня услышит. (В зале смех.)Итак, я обращаюсь к клерикальной партии и заявляю ей: этот закон — ваше детище. А я скажу, не обинуясь, — я вам не доверяю. Просвещать — значит созидать. (Сильное возбуждение в зале.)Я не доверяю тому, что вы созидаете. (Возгласы: «Превосходно, превосходно!»)
Я не хочу доверить вам обучение юношества, души наших детей, развитие юных умов, устремленных навстречу жизни, мышление грядущих поколений, иными словами — будущность Франции. Я не хочу доверить вам будущность Франции, потому что доверить ее вам — значит предать ее. (Движение в зале.)
Мне мало того, что грядущие поколения продолжат нашу жизнь; нужно, чтобы они продолжили наше дело. Вот почему я не хочу, чтобы вы наложили на них руку и вдохнули в них свой дух. Я не хочу, чтобы вы разрушили то, что создали наши отцы. После великой славы я не хочу великого позора. (Продолжительное движение.)
Ваш закон предстает нам в маске. (Возгласы: «Браво!»)
Он говорит одно, а делать будет совсем другое. Под личиной свободы он таит в себе порабощение. Он сулит щедрые дары, а принесет нищету. Он мне не нужен. (Аплодисменты слева.)
Это давняя ваша привычка.Вы куете цепь и заявляете: «Вот свобода!» Вы устраиваете массовое изгнание и кричите: «Вот амнистия!» (Снова аплодисменты.)
О, я отнюдь не отождествляю вас с церковью, так же как я не отождествляю омелу с дубом. Вы — паразиты церкви, вы — язва церкви. (Смех.)Игнаций — враг Иисуса. (Бурное одобрение слева.)Вы — не приверженцы, а схизматики религии, которую вы не понимаете. Вы — постановщики религиозного спектакля. Не впутывайте церковь в ваши дела, в ваши коварные происки, в ваши стратегические планы, в ваши доктрины, в ваши честолюбивые замыслы. Превращая церковь в свою служанку, не называйте ее своей матерью. (Сильнейшее волнение.)Не истязайте церковь под предлогом приобщения ее к политике, а главное — не отождествляйте ее с собой! Смотрите, какой вред вы ей наносите. Епископ Лангрский сказал вам это. (Смех в зале.)