Том 17. Джимми Питт и другие

Вудхаус Пелам Гренвилл

— Эй, — выкрикнул визирь. Чужестранец поднял на него глаза.

— Так нельзя, — строго сказал визирь, — ты чуть не зашиб благословеннейшего из смертных, нашего царя.

— Грхм, — неопределенно буркнул бородач и принялся за свой непостижимый обряд над другим камнем.

Изможденное тревогами лицо Мерольхасара заметно оживилось, он с нарастающим интересом взирал на происходящее.

— Какого бога можно умилостивить таким ритуалом? — спросил царь.

— По словам адмирала, это божество зовется Гоуф.

— Гоуф… Гоуф? — Мерольхасар мысленно перебирал в уме всех богов Оума. Их было шестьдесят семь, но никакой Гоуф среди них не значился. — Что за странная религия, — пробормотал

царь, — очень странная. Клянусь Белом, до чего удивительная! Сдается мне, такая религия нам в Оуме не помешает. Уж очень она смахивает на то, что придворный лекарь прописал. Есть в ней какая-то притягательная сила. Мы желаем поговорить с этим человеком и все разузнать о священном обряде его суровой страны.

Царь в сопровождении визиря углубился в сад. На челе сановника лежала печать сомнения. Он лихорадочно размышлял о том, как отнесется сильная церковная партия к желанию Мерольхасара взять на вооружение еще одну религию. Конечно, жрецы будут недовольны, а в те времена даже монарху было опасно вызывать неодобрение церкви. Всем был хорош Мерольхасар, но вот к жрецам мог бы проявлять чуточку больше внимания. Всего несколько лун назад верховный жрец Чета жаловался визирю на качество мяса, что царь присылает для жертвоприношений. «Он может ничего не смыслить в мирских делах, — говорил его преподобие, — но уж коли владыка не видит разницы между свежими жертвами отечественного производства и замороженными импортными, самое время вывести его из заблуждения». Если вдобавок царь станет поклоняться Гоуфу, дело и вовсе примет скверный оборот.

Мерольхасар пристально разглядывал бородатого иноземца. Второй камень попал прямиком на террасу. Царь так и ахнул. Глаза заблестели, дыхание участилось.

— Кажется, это несложно, — вырвалось у него.

— Ха, — отозвался бородач.

— Думаю, у меня получится, — с жаром выпалил царь, — клянусь восемью зелеными богами великой горы, получится! Священным огнем, что день и ночь горит пред жертвенником Бела, клянусь — получится! Чет меня возьми! А ну, дай сюда тяпку.

— Грхм, — хмыкнул в ответ бородач.

В этом непонятном возгласе царю послышалась насмешка, и кровь его закипела от возмущения. Он крепко схватил мотыгу и поднял ее, твердо стоя на широко расставленных ногах. Именно в такой позе изобразил его в свое время придворный скульптор — статуя «Наш царь-атлет» по праву считалась одной из главных достопримечательностей столицы. Впрочем, на чужестранца это не произвело никакого впечатления. Он немузыкально рассмеялся.

— Вот дур-рья башка, — сказал шотландец. — Ишь, рас-кор-рячился.

Царственное самолюбие было задето. Вообще-то всем полагалось восхищаться этой позой.

— Так я убиваю львов, — пояснил Мерольхасар и процитировал знаменитый трактат Нимрода, один из лучших спортивных учебников того времени, — «замахиваясь копьем на льва, распределяйте вес тела так, чтобы на обе ноги приходилась равная нагрузка».

— Так ить, нету здесь львоф-то. Вишь, как. Откелева им здесь взяться-то? Эт гоуф.

В этот миг на царя снизошло необычайное смирение. Одним из первых он пережил то чувство, которое и в наши дни не дает покоя многим достойным мужам. Словно неразумное дитя, Мерольхасар готов был с жадностью ловить каждое слово умудренного наставника. Кто из нас, делая первые шаги на поле для гольфа, не испытывал потрясения от того, что непонятно, куда деть собственные ноги, а на руках растут сплошь большие пальцы?

— О, благороднейший и наидобрейший, — робко попросил Мерольхасар, — научи меня.

— Хват с перехлестом, пр-риоткрой стойку, не дергайся, не вер-рти головой, не своди глассмяча.

— Чего-чего не сводить? — в изумлении переспросил царь.

— Осмелюсь предположить,

о, мой повелитель, — сообразил визирь, — этот человек покорнейше просит устремить высочайший взор на мяч.

— Ах, вон оно что, — уразумел Мерольхасар. Так начался первый урок гольфа в стране Оум.

Тем временем придворные на террасе обсуждали последние новости. Строго говоря, о неразделенной любви Мерольхасара знать никому не полагалось, но ведь известно, как распространяются слухи. Великий визирь по секрету сообщит Главному казначею, Главный казначей на ушко шепнет Верховному опекуну любимой собачки его величества, тот, в свою очередь, передаст новость Почетному блюстителю монаршего гардероба при условии, что все останется между ними. Так, не успеешь оглянуться, — о государственной тайне уже вовсю судачат на кухнях, а газетчики вытесывают на булыжниках свежий номер «Дворцовых сплетен».

— Короче, — слово взял Почетный блюститель монаршего гардероба, — надо его развеселить.

Раздались возгласы одобрения. По тем временам, когда нет-нет, да и казнят кого-нибудь, ни в коем случае нельзя было позволять монарху томиться от скуки.

— Но как? — развел руками Главный казначей.

— Придумал, — заявил Верховный опекун любимой собачки его величества, — подошлем к нему менестрелей.

— Но-но, а что сразу нас-то? — запротестовал Старший менестрель.

— Не говори глупости, — возразил Главный казначей, — это ради вашего же, как, впрочем, и нашего, блага. Он давеча спрашивал, почему в последнее время совсем не слышно музыки. Велел мне выяснить, за что, по вашему мнению, получаете деньги. Если менестрели только и могут, что дыхнуть да объедаться в царской столовой, то он, дескать, с вами быстро разберется.

— Ну, раз так, — Старший менестрель нервно поежился. Собравшись с духом, менестрели на цыпочках вышли в сад и расположились в нескольких шагах позади Мерольхасара в ту самую минуту, когда царь после двадцати пяти бесплодных попыток намеревался попасть по камню в двадцать шестой раз.

Искусство стихосложения в те далекие времена не достигло еще степени совершенства, что отличает поэтов-песенников в наши дни. Мастерство менестрелей было куда скромнее, и они явили его миру в тот самый миг, когда Мерольхасар старательно поднял клюшку и приготовился ее опустить. В саду раздался нестройный хор голосов:

Так воспоем же все хвалуМы величайшему царю.Подобен льву, подобен льву, наш царь подобен льву!

Песнь прославляла совершенство правителя на спортивном и военном поприщах и насчитывала шестнадцать куплетов, которым, впрочем, не суждено было прозвучать. Мерольхасар подскочил, как ужаленный, тряхнул головой и снова не попал по камню. Царь в гневе повернулся к менестрелям, которые самоотверженно горланили:

О, слава пусть гремит в веках!Он дюжины сильней.Наш царь в бою и на пирахСогражданам милей…

— Убирайтесь, — взревел царь.

— О, владыка!.. — пролепетал Старший менестрель.

— Проваливайте, куда ворон костей не носил! (И снова летописец прибег к игре слов, которую невозможно передать на современный язык, а потому остается довольствоваться буквальным переводом.) Клянусь прахом предков, что за безобразие! Клянусь бородой священного козла, просто возмутительно! Разрази вас Бел за ваши гнусные завывания, разве можно устраивать такой гвалт, когда я пытаюсь сосредоточиться на свинге?! У меня как раз все должно было получиться, и тут вы…