Том 17. Записные книжки. Дневники
Шрифт:
Развитие Чехова-художника состояло еще и в том, что менялось соотношение между замыслами и литературной продукцией. Все больше накапливалось сюжетов, идей, творческих наметок, планов, и все меньше выходило готового текста из-под пера.
Особенно настойчиво говорит Чехов о «скоплении сюжетов» в письмах последних лет: «Ах, какая масса сюжетов в моей голове» (к О. Л. Книппер, 23 января 1903 г.); «Сюжетов накопилось тьма-тьмущая» (В. А. Гольцеву, 26 января 1903 г.).
Публикация IV записной книжки дает возможность наглядно представить последние замыслы писателя, уходившего из жизни в полном расцвете творческих сил и возможностей. Многие секреты своей работы он унес с собой. Именно потому, что цикл рождения рассказа, повести, пьесы — от первых записей до окончательного текста — с годами у Чехова
И вообще прикрепление черновой заметки к тому или иному произведению требует большой осторожности. Некоторые записи идут как бы в одном потоке набросков, к определенному рассказу или повести, но так и остаются за пределами окончательного текста. Прикреплять их к данному произведению только на основании тематической общности или логических связей — опасно.
Следует учитывать также, что материалы, связанные с одним произведением, порою переходили в другие. Так, например, спирит — вначале действующее лицо повести «Три года» (I, 28, 2; I, 29, 4; I, 33, 2) затем переходит в рассказ «Ариадна» (брат героини). Заметка — «Локидин кутил и много ухаживал, но это не мешало ему быть прекрасным акушером» (I, 37, 7) — как будто предназначена для пьесы «Чайка»: в Локидине угадываются черты доктора Дорна. Однако судя по месту этой заметки, она могла быть связана с работой над повестью «Три года» (подробнее см. в примечаниях * ).
Заметка «Имение скоро пойдет с молотка, бедность, а лакеи все еще одеты шутами» (II, 46, 2, затем I, 73, 5) возникает в работе над рассказом «У знакомых»; но в ней уже предощущается идейно-образный мотив «Вишневого сада». Не случайно Чехов, закончив работу над рассказом «У знакомых», перенес эту заметку, как неосуществленную, в IV записную книжку.
Чеховские записные книжки — не застывший свод записей. Внимательное чтение позволяет уловить их скрытую динамику, движение, развитие и трансформацию записей. Все это имеет неоценимое значение для понимания процесса образного мышления писателя.
Первые наброски бывают у Чехова весьма различными: иногда записываются отдельные детали, очевидно, уже соотнесенные друг с другом в воображении автора. Иногда он делает набросок, в котором как бы конспективно намечается, схватывается все произведение, развитие сюжета, самые характерные, опорные фразы, финал (см. такого рода наброски к произведениям: «Анна на шее», «Душечка», «Крыжовник», «На подводе», «Случай из практики», «О любви», «Ионыч», «Человек в футляре, «Архиерей»). Однако почти всегда заметка — частность или «конспективный» набросок — остается образной. Чехов не пользуется планами, оглавлениями, логическим перечислением эпизодов. Сюжет произведения — если судить по записям — развивается в его сознании не как цепь событий, но как движение образов, характерных деталей, примет быта и т. д. Развитие интриги, последовательность событий специально в набросках не выделяется.
Постепенно записные книжки становятся неотъемлемой составной частью писательской работы Чехова. В воспоминаниях современников много говорится о том, как сам он показывал знакомым литераторам книжку (чаще всего не раскрывая), давал советы, как ее вести, какого рода записи вносить, напоминал, что художник должен трудиться постоянно.
Он любил повторять, что если человек не работает, не живет постоянно в художественной атмосфере, то, будь он хоть Соломон премудрый, все будет чувствовать себя пустым, бездарным, — вспоминал И. А. Бунин. — Иногда вынимал из стола свою записную книжку и, подняв лицо и блестя стеклами пенснэ, мотал ею в воздухе:
— Ровно сто сюжетов! Да-с, милсдарь! Не вам, молодым, чета! Работник! Хотите, парочку продам?» (И. А. Бунин. Чехов. — Чехов в воспоминаниях, стр. 526). Бунин приводит высказывания Чехова, которые перекликаются с его записями ( ЛН, т. 68, стр. 670).
О том, какое место занимали записные книжки в работе Чехова, говорят в воспоминаниях А. И. Куприн ( Чехов в воспоминаниях, стр. 557, 564), Т. Л.
Особая стадия — после заметок в записных книжках — записи и наброски на отдельных листах. Такого рода наброски к повестям «Три года», «Мужики», к рассказу «Бабье царство», к пьесе «Три сестры» делаются, очевидно, в тот момент, когда произведение уже полностью овладело мыслью автора. Отсюда — большая сосредоточенность и целенаправленность заметок, связанных друг с другом тесней и непосредственней, чем в записных книжках, где они разделены временем, перемешаны с другими записями.
Можно предположить, что большая часть заметок на отдельных листах не сохранилась — Чехов их уничтожал вместе с черновой рукописью после того, как переписывал текст набело (см. в письме к О. Л. Книппер от 3 ноября 1903 г. о «Вишневом саде»: «… пьеса у тебя; ведь это единственный экземпляр, смотри не потеряй, а то выйдет очень смешно. Черновые листы я уже сжег»).
Таким образом, записные книжки — часть большого творческого цикла: записи в книжке — заметки на отдельных листах — черновая рукопись — беловая рукопись — верстка и печатный текст — его правка для последующих изданий. В редких случаях сохранялись все или почти все звенья этого цикла (в преимущественном положении оказался, например, рассказ «Невеста» — смерть писателя помешала уничтожить рукописи).
Первые публикации записных книжек Чехова и заметок на отдельных листах были сделаны лишь спустя 10 лет после его смерти.
В 1914 г. вышел юбилейный сборник под редакцией сестры писателя М. П. Чеховой ( Слово, сб. 2). Второй раздел книги состоит из двух частей: «Темы, мысли, заметки, отрывки» — там были опубликованы записи Чехова на отдельных листах; и — «Из записной книжки»: творческие заметки из I записной книжки, представленные выборочно.
Эта первая публикация, хотя и не полная, вызвала большое количество откликов. А. Г. Горнфельд увидел своеобразие чеховских записей в том, что в них нет «чистого сырья»: «Здесь относительно мало подмеченного в жизни и страшно много пересоздающего жизнь» (А. Горнфельд. В мастерской Чехова, — «Русские ведомости», 1914, № 161, 2 июля); «то, что Чехов был хороший наблюдатель, знает всякий. Заметки в его записной книжке говорят о другом: он был прежде всего изобретатель, удивительно богатый выдумкой, яркой и убедительной». По мнению критика, Чехов, оставаясь в произведении реалистом, выступает в процессе творчества, в записных книжках, «как бы фантастом реализма». Сходную мысль выразила Б. Колтоновская в статье «Чехов как новатор (К десятилетию со дня смерти)». — «Речь», 1914, № 182, 7 июля: она говорила о «невероятных» штрихах, «противоречащих бытовому правдоподобию». О записных книжках Чехова в связи с публикацией в сборнике «Слово» писали также: С. Верин. Чеховский уголок. — «Свободный журнал», 1914, июль; П. Киселев. Из записной книжки Чехова. — «Утро», 1914, № 2357, 2 июля; В. Е. Ермилов. Светлый смех. — «Заря», 1914, № 26.
Среди литературно-критических откликов на первую публикацию отрывков из записной книжки Чехова заметно выделяется статья К. И. Чуковского. Критик-исследователь задался целью раскрыть то общее, что роднит самые различные по темам записи. Он так определил «неотвратимый закон в заколдованном чеховском царстве»: «Логика вещей извращается: из каждой причины вытекает неожиданное, противоположное следствие <…> Каждый образ слагается из двух внутренне противоречивых частей, взаимно отрицающих друг друга. Главный эффект заключается именно в их полярности» (К. Чуковский. Записная книжка Чехова. — «Нива», 1915, № 50, стр. 933. Частично вошло в его кн.: «О Чехове». М., 1967, стр. 163–168). Перекликаясь с А. Горнфельдом, К. Чуковский подчеркивал особую художественную природу чеховских записных книжек, писал о стремлении автора к раскрытию бессмыслицы, абсурда современной жизни, доходящих до заостренно-гротескового, фантастического неправдоподобия.