Том 2(1). Наша первая революция. Часть 1

Троцкий Лев Давидович

Недавно один английский журналист г. Arnold White писал: "Если бы Людовик XVI^* обладал батареями пушек Максима, французская революция не произошла бы". Какой претенциозный вздор — измерять исторические шансы революций калибром ружей и пушек. Как будто ружья и пушки управляют людьми, а не люди — ружьями и пушками. Победоносная русская революция в числе сотни других предрассудков разрушит и это нелепо-суеверное почтение пред маузеровскими ружьями, якобы диктующими законы самой истории.

И во время Великой Французской Революции, и в 48 году^* армия, как армия, была сильнее народа. Революционная масса побеждала не превосходством своей военной организации или военной техники, но своей способностью заражать национальную атмосферу, которою ведь дышит и армия,

бациллами мятежных идей. Конечно, для хода и исхода уличных сражений имеет значение, бьет ли ружье на несколько сот сажен или на несколько верст, убивает ли оно одного или пронизывает целый десяток, — но все же это лишь подчиненный вопрос техники по сравнению с основным вопросом революции — вопросом деморализации солдат. "На чьей стороне армия?" — вот вопрос, который решает все и который в свою очередь вовсе не решается устройством винтовок и митральез.

На чьей стороне армия? Петербургские рабочие 9 января поставили этот вопрос в «действии» колоссального масштаба. Они заставили петербургских гвардейцев пред лицом всей страны демонстрировать свое назначение и свою роль. Демонстрация вышла страшной по своей ясности и неотразимой поучительности. Гвардия победила. Но Николай II имеет право сказать: "Еще такая победа, — и я останусь без армии".

Петербургские полки вообще, гвардейские в особенности — специально подобраны и специально дрессированы. Другое дело, провинция: там армия несравненно более «демократична». А для успеха революции вовсе нет необходимости, чтобы на сторону ее перешла вся армия вместе с гвардейскими полками. Еще меньше необходимости в том, чтобы первый пример революционного братания с народом подали петербургские полки. Петербург вовсе не сосредоточивает у нас политической энергии всей нации в такой мере, как в свое время Париж, Берлин или Вена. Наша провинция развивает в последние дни и отчасти еще развивает сегодня — к несчастью, разрозненно — такую революционную работу, которой хватило бы 50 — 100 лет тому назад на десяток наций. Хозяйственная роль пролетариата, творца русской революции, сообщает провинции то значение, которого она не имела и не могла иметь в Европе во время мелкобуржуазных, по своему персоналу, революций XVIII и XIX в.в. Достаточно одного примера. Сибирский Союз нашей Партии^* вчера еще мог казаться случайной организацией, которой в близком будущем не предстоит никакого влияния. Но сегодня он путем стачки железнодорожных рабочих обрывает сообщение страны с театром военных действий и приводит в содрогание весь правительственный аппарат.

Наш юг — неиссякаемый вулкан революционной лавы. А Польша? Кавказ? Северо-Западный край? Финляндия? Если даже допустить, что путем дальнейшего искусственного отбора и действия алкоголя (неизбежный рецепт во время всех революций) петербургские полки будут неизменно сохранены для дела кровавой репрессии, что столица будет превращена в укрепленный лагерь, у ворот каждой фабрики будет поставлено по пушке, у застав — по батарее, если, одним словом, допустить, что осуществится «план» Владимира Романова^*, остается все же несомненным, что Петербург будет со всех сторон охвачен огненным кольцом революции. Чем и как помогут гвардейцы, когда в Москве или на юге образуется Временное Правительство, первым актом которого будет радикальная реорганизация армии? Владимир пошлет гвардию против провинции? Но для этого гвардия слишком ничтожна. Наоборот, во время прежних революций войска всегда стягивались из провинции в столицу. Если направить гвардию против Временного Правительства, кто будет охранять Зимний Дворец от петербургского пролетариата, который можно обескровить, разделить, связать, но который нельзя раздавить или раз навсегда устрашить?

Arnold White решил, что Людовику XVI для спасения абсолютизма не хватило только дальнобойных орудий. Князь Владимир, который в Париже кроме домов терпимости изучал еще и административно-военную историю Великой Революции, сделал тот вывод, что старая Франция была бы спасена, если б правительство Людовика без замешательства и колебаний подавляло все зародыши революции и освежало народ Парижа смелыми и широко организованными кровопусканиями. Как это делают, августейший алкоголик показал 9 января. Стоит его опыт санкционировать, возвести в систему, распространить на всю страну, — и самодержавие увековечено. Какой простой рецепт! Неужели же в правительстве Людовика XVI, Фридриха Вильгельма IV^* или

Иосифа II^* не было ни одного негодяя, который настаивал бы на плане, извлеченном ныне Владимиром Романовым из опыта французской революции? Конечно, в такого рода спасителях недостатка не было. Но революционное развитие так же мало может определяться волей таких кровожадных кретинов, как и диаметром пушечного жерла. Диктатор, несущий на конце меча спасение старого режима, неизбежно запутывается в петлях, раскиданных гением революции. Пушки, ружья и шашки — отличные слуги порядка, но их должно приводить в движение. Для этого нужны люди. Хотя эти люди называются солдатами, но в отличие от пушек они и чувствуют и думают. Значит, это ненадежная опора. Они колеблются, заражают нерешительностью своих командиров, а это рождает разложение и панику в рядах высшей бюрократии. Диктатор не встречает нравственной поддержки, наоборот, наталкивается ежеминутно на препятствия, вокруг него создается сеть противоречивых влияний и внушений, приказы отдаются и отменяются, замешательство растет, деморализация правительства расползается все шире и глубже и питает собою самоуверенность народа…

Рядом с вопросом о вооружении выступает вопрос о формах уличной борьбы. Какую роль сыграет или может сыграть у нас баррикада? Но прежде всего: какую роль играла баррикада в революциях старого образца?

1. Баррикада служила для рассеянной революционной массы концентрационным пунктом.

2. Баррикада вносила в хаотическую массу элементы организации тем, что ставила задачу: на данном месте защищаться от войск.

3. Баррикада задерживала движение солдат, приводила их в общение с народом и тем деморализовала их.

4. Баррикада служила прикрытием для борцов.

В настоящее время баррикада гораздо беднее влиянием. В лучшем случае она еще сохранила значение физического препятствия, позволяющего массе на минуту-другую прийти в общение с солдатами. Мобилизационного и организационного значения баррикада иметь почти уже не может. Рабочую массу мобилизует стачка, организует, во-первых, фабрика, во-вторых, революционная партия. Старый баррикадный боец был вооружен живым словом к солдатам и ружьем, как последним аргументом. Нынешний революционер будет чаще вооружен печатным воззванием и, по крайней мере на первых порах, динамитом. Как тем, так и другим удобнее пользоваться из окна второго или третьего этажа, чем из-за баррикады.

Но довольно об этом. Все эти вопросы должны, как мы уже сказали, решаться революционными организациями на местах. Это, конечно, лишь служебная работа по отношению к политическому руководству массой. Но теперь без этой работы немыслимо самое политическое руководство. Техническая организация революции является на ближайший период осью политического руководства восставшей массой.

Что же нужно для такого руководства? Несколько очень простых вещей: свобода от организационной рутины и жалких традиций конспиративного подполья; широкий взгляд; смелая инициатива; способность оценить положение; еще раз смелая инициатива.

Революционное развитие дало нам петербургские баррикады 9 января. Ниже этого мы уже не можем спускаться. От этого этапа мы должны исходить, чтобы двигать революцию вперед. Политическими выводами и революционными завоеваниями восстания петербургских рабочих мы должны пропитать нашу агитационную и организационную работу.

Русская революция, которая уже началась, подходит к своему кульминационному моменту: всенародному восстанию. Организация этого восстания, от которого зависит судьба революции на ближайшее время, основная задача нашей Партии.

Никто не выполнит этой задачи, кроме нас. Священник Гапон мог появиться однажды. Для того, чтобы совершить то дело, которое он совершил, нужны были те исключительные иллюзии, которые его увлекали. Но и он мог оставаться во главе масс только короткое время. Революционный пролетариат будет всегда хранить память священника Георгия Гапона. Но его память останется памятью одинокого, почти легендарного героя, открывшего шлюзы революционной стихии. Если бы теперь и выступила вторая фигура, равная Гапону по энергии, революционному энтузиазму и по силе политических иллюзий, ее появление было бы запоздалым. То, что в Георгии Гапоне было великим, могло бы теперь оказаться смешным. Второму Гапону нет места, ибо то, что теперь нужно, это не огненные иллюзии, а ясное революционное сознание, отчетливый план действий, гибкая революционная организация, способная дать массам лозунг, вывести их на поле действий, ударить наступление по всей линии и довести дело до победоносного конца.