Том 2(1). Наша первая революция. Часть 1
Шрифт:
По мере того, как меняется адресат резолюций, меняется и их тон. Уже никто не согласен верить, или, по крайней мере, не решится сказать, что резолюция дает больше "добрых результатов", если исключить из нее слова, которые "могут раздражить". Наоборот, резолюции все чаще и резче начинают подчеркивать, что из Назарета они вообще не ждут никаких "добрых результатов".
Так, собрание учащих субботних, воскресных и вечерних школ г. Одессы с глубоким негодованием отмечает произвол и насилие администрации в деле народного просвещения и, присоединяясь к голосу "всего русского народа", требует немедленного созыва Учредительного Собрания из народных представителей, избранных на основании всеобщей, равной, прямой и тайной подачи голосов.
В этом новом фазисе истории
Либеральное общество, подхватившее лозунги, данные петербургским пролетариатом, как перед тем оно подхватило резолюцию земского совещания, с минуты на минуту ждало, что абсолютизм падет под могучим напором. Но на самом деле абсолютизм не пал, — пал только Святополк-Мирский.
Всеобщая стачка, на основе которой выросло 9 января, прокатилась по всей России. И общество и власти стали свыкаться с ней, почти как с нормальным явлением. Эта вторая волна, несравненно более могучая, чем первая, не снесла устоев абсолютизма. Враг устоял, оправился и проявил такую дьявольскую энергию в репрессии, какой никто уже от него не ожидал. Либеральное общество снова начало терять почву под ногами. Отрезанное условиями своего мирка от того социального резервуара, где формируются чувства и настроения массы, оно пришло лишь на несколько часов в соприкосновение с нею и затем снова осталось у разбитого корыта либеральных надежд, когда масса исчезла в подземелье так же таинственно, как из него появилась. Неспособное приобщиться ни делом, ни мыслью к тому молекулярному процессу, который подготовляет катастрофы массовых выступлений, либеральное общество стало снова переходить от оптимистических надежд к скептицизму растерянности.
Либеральная пресса, которая далеко не в полной мере отражает подъем демократических настроений даже одной лишь интеллигенции, как нельзя быть лучше отражает все их понижения. Что же дальше? — спрашивает она растерянно и не находит в своей опустошенной душе ничего, кроме веры в "старые обманувшие слова" и надежды на prince bienfaisant, на благодетельного сановника.
"Общественный барометр, — пишут "Наши Дни" 26 января*, по-прежнему отмечает высокое давление. Разум и сердце страны (т.-е. интеллигенции?) жаждут, чтобы ясная погода основных реформ предупредила падение барометра". Это — полуугроза, полумольба.
К началу февраля ревматическая тоска "критически-мыслящих личностей" по ясной погоде правительственных реформ становится уже совершенно нестерпимой. "Надо выступить решительно, без всяких оговорок, на путь органических реформ", взывают "Наши Дни". "Решаясь созывать Земский Собор, безусловно необходимо, для того, чтобы он привел к своей цели мирного разрешения кризиса, немедленно разрушить те преграды, которые делят общество и правительство на два враждебных стана" (N 37)*.
Прошлое идет насмарку, у демократии и у правительства оказывается одна и та же цель, одно и то же средство: полюбовное разрешение кризиса посредством созыва Земского Собора. И критически-мыслящая личность требует, чтобы немедленно было приступлено со стороны власти к разрушению стены, которая делит арестантов и их тюремщиков "на два враждебных стана".
Давно ли, давно ли «Право» восклицало: "Эти проклятые картины долго еще будут вставать в нашей памяти, тревожа ее, как живая действительность… Если есть люди, которые и теперь ничему не научились, то сознательные свидетели происходившего пусть ничего не забудут!.."
Рескрипт 18 февраля*, продукт ноябрьского и январского выступлений, заставший либеральное общество в состоянии растерянности, заставил его снова обратить взоры к бюрократии. Начинает казаться, что главное уже сделано, перевал через самый острый кряж совершен. Правда, враг не повергнут в прах. Но единодушным напором земцев, интеллигенции и «народа», "поддержавших требования общества", у бюрократии исторгнуто заявление, которое связывает ее по рукам и ногам. Правительство обязалось созвать свободно выбранных представителей народа. Но свободные
Мы ждем торжественного провозглашения гарантий, мы ждем назначения срока! — говорит снова оправившееся правое крыло либерального общества, почувствовав под собою «незыблемую» почву рескрипта 18 февраля.
Мы слышим снова в либеральной прессе весенние ноты, только чуть-чуть надтреснутые. "Старые обманувшие слова", которые, как мы видели, вовсе и не исчезали, теперь снова получают радостную популярность. Доверие, доверие — вот лозунг и пароль. И в то время, как левое крыло интеллигенции и, прежде всего, студенчество сердито и недоверчиво хмурится, правая половина с замиранием сердца ждет и надеется.
"18 февраля 1905 года, — писало «Право» после опубликования манифеста и рескрипта, — навсегда останется памятным днем в нашей государственной жизни… День этот составит поворотный пункт в нашей истории… Бюрократический режим отвергнут волеизъявлением монарха, и возврата ему быть не может" (N 7)*. «Право» стояло в этой оценке не одиноко. Проф. Гревс* с полным основанием писал, что рескрипт "радостно оценивается печатью, как новая эра в истории отношений между правительством и обществом России" ("Право", N 9)*.
"Поворотный пункт", "новая эра", «невозможность» возврата к прошлому, — все то, что мы слышали после указа 12 декабря, все то, что мы еще услышим после 6 августа*. Как много могильных камней над прошлым, какое обилие "новых эр"! Не от избытка ли "поворотных пунктов" наша официальная история идет в круговую и каждый раз снова возвращается к исходному пункту?
Однако, слишком скоро обнаружилось, что, несмотря на "новую эру" примирения, жизнь идет старым путем борьбы. Уже через три недели «Праву» пришлось с сокрушением указывать, что со времени объявления о созыве народных представителей "мы пережили мукденское поражение, неудачу комиссии сенатора Шидловского*, взрывы в Петербурге и Москве, ежедневные убийства органов полиции, безнаказанно совершающиеся на глазах у всех". А возу новой эры все нет ходу. Между тем, репрессии и мобилизации черных сил, опирающиеся на манифест 18 февраля, идут своей чередою… "И все это совершается в такую минуту, когда бюрократический режим монархом окончательно отвергнут и заменяется народным представительством!" ("Право", N 8)*. И снова уныние сжимает либеральные души жесткой рукой.
"Если правительство призывает общество для совместной работы, — пишет «Право», — то очевидно, что нужно прежде всего сломать ту преграду недоверия, которая возводилась с такой непреклонностью в течение долгих лет. Без взаимного доверия совместная работа невозможна"… Мы можем тут с благодарностью вспомнить, что "Наши Дни" знали этот рецепт еще до 18-го февраля.
А по прошествии новых двух недель, не принесших новых знамений, «Право» в отчаянии старается внушить гофмейстеру Булыгину*, что для него нет лучшего исхода, как стать посредником между абсолютизмом и историей, так как всем ведь известно, что все равно ничто не может остановить ее хода. "Задача государственных людей, — докладывала газета, — влияние которых особенно вырастает в такие острые моменты перелома политической жизни страны, может заключаться только в том, чтобы способствовать этому ходу, сделать его бесшумным и ровным, а для этого нужна энергия, решимость и беззаветная вера в светлое будущее" (N 12)*.