Том 2. 1960-1962
Шрифт:
Сверху посыпались камешки. Сидоров поглядел вверх и увидел, что к нему спускается Гальцев. По противоположной стене спускался Сорочинский.
— Куда вы лезете? — спросил Сидоров. Сорочинский ответил тонким голосом:
— Мы хотим помочь, Михаил Альбертович.
— Вы мне не нужны.
— Мы только…— начал Сорочинский и запнулся. По стене позади Сидорова побежала трещина.
— Осторожно! — заорал Сорочинский.
Сидоров шагнул в сторону, споткнулся о снаряд и упал. Он упал лицом вниз и сейчас же перевернулся на спину. Купол качнулся и тяжело рухнул, глубоко уйдя раскаленным краем в черную землю. Земля вздрогнула. Горячий воздух хлестнул Сидорова по лицу.
Над сопкой, где тускло поблескивал
Сидоров лег на спину и заложил руки под голову. Не хотелось смотреть на сопку, на белый дымок, на свирепое лицо Гальцева. И было очень хорошо лежать и смотреть в синее–синее небо. В это небо можно смотреть часами. Он знал это, когда был Десантником, когда прыгал на северный полюс Владиславы, когда штурмовал Белинду, когда сидел один в разбитом боте на Трансплутоне. Там вообще не было неба, были черная звездная пустота и ослепительная звезда — Солнце. Тогда казалось, что он отдал бы последние минуты жизни, лишь бы еще раз увидеть синее небо. На Земле это чувство забывается быстро. Так бывало и раньше, когда он годами не видел синего неба, и каждая секунда этих лет могла стать его последней секундой. Но Десантнику не пристало думать о смерти. Зато надо много думать о возможном поражении, хотя Горбовский однажды сказал, что смерть хуже любого, самого сокрушительного поражения. Поражение — это всегда только случайность, через которую можно перешагнуть. Нужно перешагнуть. Только мертвые не могут бороться. Впрочем, нет. Мертвые тоже могут бороться и даже наносить поражение.
Сидоров приподнялся и посмотрел на Гальцева, и ему захотелось спросить, что он обо всем этом думает. Ведь Гальцев тоже был Десантником. Правда, он был плохим Десантником. И наверное, думал, что нет ничего на свете хуже поражения.
Гальцев медленно повернул голову, пошевелил губами и вдруг сказал:
— У вас глаза красные, Михаил Альбертович.
— У вас тоже,— сказал Сидоров.
Надо было связаться с Фишером и рассказать все, что случилось. Он встал и, тяжело ступая по траве, направился к птерокару. Он шел, запрокинув голову, и смотрел в небо. Можно было часами смотреть в небо, такое оно синее и удивительно хорошее. Небо, под которое возвращаются.
СВИДАНИЕ
Александр Григорьевич Костылин стоял перед своим огромным письменным столом и разглядывал глянцевые фотографии.
— Здравствуй, Лин,— сказал Охотник.
Костылин поднял лобастую лысую голову и закричал:
– A! Home is the sailor, home from sea!
– And the hunter home from the hill (Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря. И охотник вернулся с холмов. Стивенсон. «Реквием),—сказал Охотник. Они обнялись.
— Чем ты меня порадуешь на этот раз? — деловито спросил Костылин.— Ты ведь с Яйлы?..
— Да, прямо с Тысячи Болот.— Охотник сел в кресло и вытянул ноги.— А ты все толстеешь и лысеешь, Лин. Сидячая жизнь тебя доконает. В следующий раз я возьму тебя с собой.
Костылин озабоченно взялся за свой толстый живот.
— Да,— сказал он.— Ужасно. Бароны стареют, бароны жиреют… Так ты привез что–нибудь интересное?
— Нет, Лин. Одни пустяки. Десяток двухордовых змей, несколько новых видов многостворчатых моллюсков… А это у тебя что? — Он протянул руку и взял со стола пачку фотографий.
— Это привез один новичок… Знаешь его?
— Нет.— Охотник разглядывал фотографии.—
— Правильно. Пандора. Гигантский ракопаук. Очень крупный экземпляр.
— Да,— сказал Охотник, разглядывая ультразвуковой карабин, прислоненный для масштаба к желтому голому брюху ракопаука.— Неплохой экземпляр для новичка. Но я–то видел крупнее. Сколько раз он стрелял?
— Он говорит — два раза. И оба раза — в главный нервный узел.
— Надо было стрелять анестезирующей иглой. Мальчик немножко растерялся.— Охотник с улыбкой рассматривал фотографию, где возбужденный новичок горделиво попирал мертвое чудовище.— Ну ладно, а что у тебя дома?
Костылин махнул рукой.
— Сплошная матримония. Все выходят замуж. Марта вышла за гидролога. Это которая Марта? — спросил Охотник.— Внучка?
— Правнучка, Поль! Правнучка!
— Да, бароны стареют…— Охотник положил на стол фотографии и поднялся.— Ну что ж, я пойду.
— Опять? — с досадой сказал Костылин.— Может быть, хватит?
— Нет, Лин. Надо. Встретимся где всегда.
Охотник кивнул и вышел. Он спустился в парк и направился к павильонам. Как всегда, в Музее было очень много народа. Люди шли по аллеям, обсаженным оранжевыми венерианскими пальмами, толпились вокруг террариев и над бассейнами с прозрачной водой; в высокой траве между деревьями возились детишки — они играли в «марсианские прятки». Охотник остановился посмотреть. Это была очень увлекательная игра. Давным–давно с Марса на Землю были привезены мимикродоны — крупные, меланхоличного нрава ящеры, отлично приспособленные к резким сменам условий существования. Они обладали необычайно развитой способностью к мимикрии. В парке Музея они пользовались полной свободой. Детишки развлекались тем, что разыскивали их — это требовало немалой зоркости и ловкости — и затем таскали их с места на место, чтобы посмотреть, как мимикродоны меняют окраску. Ящеры были большие, тяжелые; ребятишки тащили их волоком за отставшую кожу на загривке. Мимикродоны не сопротивлялись. Кажется, им это нравилось.
Охотник миновал огромный прозрачный колпак, под которым помещался террарий «Лужайка планеты Ружена». Там, в бледной голубоватой траве, прыгали и дрались забавные рэмбы — гигантские, изумительной расцветки насекомые, немного похожие на земных кузнечиков. Охотник вспомнил, как лет двадцать назад он впервые охотился на Ружене. Он трое суток сидел в засаде, поджидая кого–нибудь, и огромные радужные рэмбы прыгали вокруг и садились на ствол его карабина. У «Лужайки» всегда было полно народу, потому что рэмбы очень забавны и красивы.
Недалеко от входа в центральный павильон Охотник задержался у балюстрады, окружающей глубокий бассейн–колодец. В бассейне, в воде, освещенной сиреневым светом, без устали кружило длинное волосатое животное — ихтиомаммал, единственное теплокровное, дышащее жабрами. Ихтиомаммал непрерывно двигался; он плавал так кругами и год назад, и пять лет назад, и сорок лет назад, когда Охотник впервые увидел его. Ихтиомаммала с большим трудом добыл знаменитый Салье. Теперь Салье давно уже мертв и спит вечным сном где–то в джунглях Пандоры, а его ихтиомаммал все кружит и кружит в сиреневой воде бассейна.
В вестибюле павильона Охотник опять остановился и присел в легкое кресло в углу. Всю середину светлого зала занимало чучело летающей пиявки — «сора–тобу хиру» (животный мир Марса, Солнечная система, углеродный цикл, тип полихордовые, класс кожедышащие, отряд, род, вид — «сора–тобу хиру»). Летающая пиявка была одним из первых экспонатов кейптаунского Музея Космозоологии. Вот уже полтора века это омерзительное чудище скалило пасть, похожую на многочелюстной грейфер, в лицо каждому, кто входил в павильон. Девятиметровое, покрытое жесткой блестящей шерстью, безглазое, безногое… Бывший хозяин Марса.