Том 2. Пионеры, или У истоков Саскуиханны
Шрифт:
Все прихожане были чем-то похожи друг на друга, особенно те, кто не принадлежал к сливкам местного общества. Лица у них были обветренные от постоянного пребывания на воздухе, держались все степенно, но к обычному хитроватому выражению в этот вечер примешивалось сильное любопытство. Однако кое-где можно было заметить лицо и наряд, совершенно не похожие на описанные выше. Краснолицый рябой толстяк в гетрах и хорошо сшитом сюртуке был, несомненно, английским эмигрантом, которого судьба занесла в этот глухой уголок, так же как и бледного костлявого шотландца с резкими, суровыми чертами лица. Невысокий черноглазый мужчина, смуглостью лица напоминавший испанца, который то и дело вскакивал, чтобы дать дорогу местным красавицам, входившим в зал, был сыном зеленого Эрина [39] ;
39
Эрин — поэтическое название Ирландии.
Короче говоря, тут можно было отыскать представителей почти всех стран Северной Европы, но они ни платьем, ни наружностью уже не отличались от коренных американцев — никто, кроме англичанина. А этот последний не только сохранял свой национальный костюм и привычки, но некоторое время даже пытался пахать свое усеянное пнями поле точно так же, как он когда-то проделывал это на равнинах Норфолка. Но в конце концов дорого купленный опыт убедил его, что местные жители лучше случайного пришельца знают, как вести здесь хозяйство, и что ему следует поскорее побороть свое предубеждение, забыть упрямство, высокомерие и учиться у них.
Элизабет скоро заметила, что глаза всех присутствующих обращены только на мистера Гранта и на нее. Поэтому, охваченная смущением, она вначале лишь украдкой оглядывала зал и тех, кто в нем находился; но когда шарканье ног прекратилось, кашель замер и прихожане приготовились слушать службу с надлежащим благоговением, она осмелела и посмотрела вокруг. Постепенно шум совсем затих, и в наступившей глубокой тишине никто уже не решался громко откашляться. Слышно было только потрескивание дров в пышущих жаром очагах, и все лица и глаза обратились к священнику.
В эту минуту из нижнего коридора донесся топот, словно кто-то пытался отряхнуть снег, прилипший к обуви. Затем все стихло, не было слышно ничьих шагов, но тем не менее в зал вскоре вошел индеец Джон в сопровождении Кожаного Чулка и молодого охотника. Их ноги, обутые в мягкие мокасины, ступали совсем бесшумно, и даже теперь, когда они вошли, звук их шагов можно было различить только благодаря полному безмолвию, царившему в зале.
Индеец важно прошествовал по проходу и, заметив свободное место рядом с судьей, неторопливо уселся, сохраняя все то же спокойное достоинство. Он плотно укутался в одеяло, закрыв нижнюю часть лица, и в этой позе сидел неподвижно до конца проповеди, которую, впрочем, слушал очень внимательно. Натти прошел мимо скамьи, на которой так бесцеремонно расположился его краснокожий товарищ, и примостился на толстом чурбаке, лежавшем возле самого очага. Зажав ружье меж колен, он погрузился в размышления, очевидно не слишком приятные. Молодой охотник нашел место на одной из задних скамей, и снова наступила глубокая тишина.
Мистер Грант встал и произнес первые слова молитвы. Вид у священника был такой торжественный, что все присутствующие встали бы и без того примера, который поспешил подать им мистер Джонс. После короткого молчания мистер Грант продолжал молитву, и некоторое время слышался лишь его звучный и выразительный голос, но, к несчастью, Ричард в эту минуту заметил какое-то упущение в убранстве зала и, вскочив с места, на цыпочках выбежал за дверь.
Когда священник опустился на колени, его слушатели тоже опустились — но на скамьи, и до самого конца службы большинство продолжало сидеть, несмотря на все усилия священника. Кое-кто по временам вставал, но остальные не считали нужным даже склонять голову, и хотя все слушали священника внимательно, это было скорее внимание зрителей, присутствующих на спектакле, нежели благочестие верующих. Мистер Грант продолжал службу, но причетник покинул его, и некому было повторить за ним слова молитвы, а прихожане и не думали прийти ему на помощь. После каждого обращения к богу он делал небольшую торжественную паузу, однако все хранили гробовое молчание.
Губы Элизабет шевелились, но она не решалась произнести вслух нужные слова. Привыкнув к торжественной службе в нью-йоркских церквях, она испытывала теперь большую неловкость и жалость к священнику. Вдруг тихий, нежный женский голос повторил вслед за ним: «Мы не сделали того, что должны были бы сделать...» Удивленная тем, что здесь
Незнакомка (Элизабет видела ее впервые) была тоненькая и хрупкая. Одета она была скромно, но изящно, и ее бледное, несколько взволнованное лицо казалось особенно привлекательным благодаря грустному и кроткому выражению. Она подала ответ священнику во второй и в третий раз, но тут к ней присоединился красивый мужской голос, раздавшийся в другом конце зала. Мисс Темпл сразу узнала голос молодого охотника, и, преодолев робость, тоже стала негромко повторять слова молитвы.
Все это время Бенджамен прилежно листал молитвенник, но так и не сумел найти нужное место. Однако священник еще не кончил молитвы, когда в дверях появился Ричард и ничтоже сумняшеся принялся отвечать ему громовым голосом. В руках мистер Джонс нес маленький ящичек без крышки, на котором черной краской было написано: «8 X 10». Он поставил его перед кафедрой вместо скамеечки, чтобы священнику удобнее было преклонять колени, а затем вернулся к своему столику как раз вовремя, чтобы прогудеть заключительное «аминь». Все прихожане, естественно, оглянулись на мистера Джонса, когда он вошел в зал со своей странной ношей, но затем вновь обратили на священника взгляды, полные внимания и любопытства.
Большой опыт мистера Гранта очень помог ему в тот день. Он отлично понимал этих людей, весьма простодушных в вопросах религии, но ревниво оберегающих свои верования,— каждый из них считал свою секту единственно правильной и вовсе не желал выслушивать наставления какого-то нового пастыря. Мистер Грант приобрел этот опыт, изучая великую книгу человеческой природы, открытую для всех, и хорошо понимал, что всякое прямое наступление опасно и что добиваться своего ему следует исподволь. Однако он сам веровал искренне и не слишком дорожил обрядовой формой; он умел горячо молиться и без помощи причетника и был весьма красноречивым проповедником.
В этот вечер он во многом уступил предрассудкам своих слушателей, и, когда он кончил, все они пришли к заключению, что служба была куда менее «языческой», чем можно было бы ожидать от священника епископальной церкви.
Таким образом, мистер Грант, сам того не зная, оказался хорошим союзником Ричарда.
В проповеди мистер Грант тоже избрал средний путь и, не отступая от положений своей церкви, говорил больше об этических принципах, признаваемых всеми христианскими церквами. Мы уже упоминали, что в поселок приезжали служители самых разных сект, и жители его привыкли, что каждый из них утверждает превосходство своей догмы. Этого же они ждали и от мистера Гранта, но он избегал всех подводных камней так искусно, что проповедь его произвела на всех сектантов большое впечатление, никого при этом не отпугнув. Правда, Хайрем и два-три других влиятельных члена секты методистов обменялись недовольными взглядами, но этим дело пока и ограничилось, и собравшиеся, получив благословение мистера Гранта, разошлись в подобающем молчании.
ГЛАВА XII
Пусть могут толпы ваших богословов
Сплетать хитро вероучений ткань,
Но сатану один господь лишь может
Изгнать из глубины людских сердец.
После конца службы мистер Грант подвел к скамье, на которой сидели Элизабет и судья Темпл, юную особу, о которой мы упомянули в предыдущей главе, и представил им ее как свою дочь. Элизабет приветствовала ее со всей сердечностью, какую только позволяли местные обычаи и хорошие манеры, и девушки немедленно прониклись взаимной симпатией. Судья, который также впервые увидел дочь священника, с радостью заметил, что она по годам и по воспитанию может оказаться подходящей подругой для Элизабет и поможет ей свыкнуться с уединением Темплтона после шумной городской жизни. Элизабет, на которую кротость и благочестие мисс Грант произвели большое впечатление, скоро сумела дружеским обращением рассеять ее робость. Они принялись болтать и за те десять минут, пока расходились прихожане, уже успели договориться не только о свидании на завтра, но, вероятно, распределили бы и все оставшиеся зимние месяцы, если бы священник не перебил их, обратившись к Элизабет со следующими словами: