Том 2. Пионеры, или У истоков Саскуиханны
Шрифт:
ГЛАВА XXI
Мой конь, во весь опор лети —
Не время
В те далекие дни, о которых ведется наш рассказ, дороги Отсего, за исключением главных торговых путей, не многим отличались от обычных лесных троп. Высокие деревья, теснившиеся у самого края колеи, не пропускали солнечных лучей, солнцу удавалось заглянуть сюда лишь в полдень; сырой грунт, влага из которого испарялась медленно, и жирный перегной, устилавший землю слоем толщиной в несколько дюймов, служили не слишком надежной опорой путнику. К тому же местность была неровная, и то и дело попадались пни и огромные скользкие корни, обнажавшиеся из-под рыхлой почвы,— все это делало путь не только трудным, но и опасным. Однако наши всадники не выказывали ни малейших признаков страха, пока лошади их, неуверенно ступая по темной дороге, с усилием продвигались среди многочисленных препятствий, устрашивших бы всякого новичка в здешних местах. Часто отметины на деревьях да пни сосен, срубленных до самого основания, так что видны были лишь ползущие во все стороны корни длиной футов в двадцать, служили путникам единственным указанием того, что они действительно находятся на проезжей дороге.
По одной из таких дорог и двигалась кавалькада, возглавляемая неутомимым шерифом. Тропа от зарослей клена шла дальше, к небольшому мосту из нетесаных бревен, кое-как уложенных на толстые сосновые брусья. Между бревнами то здесь, то там зияли устрашающие провалы. Конь Ричарда, опустив голову до самых бревен, осторожно, словно человек, перешагивал через опасные места, зато чистокровная кобылка мисс Темпл бежала бойко, презирая, как видно, робкую поступь. На мост она взошла не спеша, тщательно выбрав надежное место, но, оказавшись у самого широкого провала, она, повинуясь уздечке и хлысту в ловких руках своей бесстрашной наездницы, перескочила через него с ловкостью белки.
— Тише, Бесс, осторожнее! — крикнул Мармадьюк, ехавший так же степенно, как и Ричард.— Здешние дороги непригодны для того, чтобы гарцевать по ним так беспечно. По нашим корявым тропам следует ездить осмотрительно. На равнинах Нью-Джерси можешь упражнять свое искусство в верховой езде сколько душе угодно, но в горах Отсего эту забаву на время отложи.
— В таком случае мне придется отказаться от езды верхом навеки,— возразила дочь.— К тому времени, когда улучшатся дороги, я успею состариться, и старость положит для меня конец тому, что ты называешь «беспечным гарцеванием».
— Не говори так, дочка. Если ты из гордости и своеволия будешь сломя голову скакать через мосты, ты не доживешь до старости, и мне придется оплакивать твою гибель. Нет, Бесс, если бы ты видела наш край, как это довелось мне, в ту пору, когда он еще спал глубоким сном и ничто не нарушало этого сна, если бы ты сама была свидетельницей разительных перемен, когда природа пробудилась и стала служить человеку, ты бы несколько обуздала свое нетерпение и свою лошадку.
— Я помню, ты рассказывал, как впервые очутился в этих лесах, но воспоминания мои об этом неясны, они слились с туманными образами детских фантазий. Сколь ни мало цивилизован этот край теперь, тогда он, наверное, был совсем диким и угрюмым. Расскажи, отец, что ты думал и чувствовал, когда попал сюда в первый раз?
В голосе Элизабет звучал живой, горячий интерес. Эдвардс тем временем подъехал поближе и устремил пристальный взгляд в лицо Мармадьюка, будто стараясь прочесть его мысли.
— Ты была тогда совсем крошкой, но, вероятно, помнишь тот год, когда я оставил тебя и твою мать и отправился исследовать эти необитаемые горы. Тебе не понять помыслов и стремлений, которые побуждают человека идти на всяческие жертвы ради достижения намеченной цели. Мне посчастливилось, тяжкие усилия мои не пропали даром. Если даже мне пришлось претерпеть голод и болезни и много других мытарств, когда я вместе с остальными боролся за этот суровый край, меня не постигли неудачи и разочарования.
— Неужели вы голодали? — воскликнула Элизабет,— Среди такого изобилия?
— Да, дитя мое. Те, кто видят здесь теперь повсюду достаток и процветание, с трудом поверят, что всего лет пять назад поселенцы вынуждены были питаться лишь скудными плодами леса и тем немногим, что приносила охота на диких зверей: у них тогда
— Да, да,— отозвался Ричард, случайно расслышав конец фразы за громкой песней лесоруба,— голодные то были времена, кузина Бесс. Я так отощал, что стал смахивать на хорька. А уж бледный-то был, будто только-только встал после лихорадки. Мосье Лекуа день ото дня все тоньшал да легчал, словно высыхающая тыква. Мне думается, мосье, вы и по сю пору не совсем еще оправились. Бенджамен переносил голод тяжелее нас всех. Он божился и клялся, что наша скудная пища похуже урезанного матросского пайка в штилевых широтах. А уж насчет божбы да ругани Бенджамен хоть кого за пояс заткнет, стоит лишь поморить его голодом. Я, признаться, и сам чуть было не собрался бросить тебя, братец Дьюк, хотел вернуться в Пенсильванию на откорм. Но, черт побери, подумал я, ведь наши матери были родными сестрами, значит, мне положено и жить и умереть с тобой вместе.
— Я не забыл твоей доброты,— сказал Мармадьюк,— и всегда помню, что мы с тобой кровная родня.
— Но, дорогой отец,— с изумлением воскликнула Элизабет,— неужели вы действительно терпели настоящие муки голода? А прекрасные плодородные долины
Мохока — разве не могли вы закупить там все необходимое продовольствие?
— То был неурожайный год. В Европе цены на провизию сильно поднялись, и спекулянты жадно скупали все, что только могли. Путь переселенцев с Востока на Запад лежал через долину Мохока, и они все съедали на своем пути, словно саранча. Да и самим жителям равнины приходилось довольно туго. Они тоже терпели нужду, но благодаря своей осмотрительности, присущей людям германской расы, сумели все .же сберечь небольшие излишки продовольствия, и бедноту там не угнетали. Слово «спекулянт» было им неведомо. Мне не раз приходилось видеть, как по крутым горным склонам отважно пробирается человек, согнувшись под тяжестью мешка с мукой, которую тащит с мельницы в долине Мохока,— все для того, чтобы накормить свою умирающую от голода семью. И уж так, наверное, радостно было у него на душе, когда он приближался наконец к своей хижине, что пройденные тридцать миль казались ему пустяком. Не забудь, Бесс, ведь все это происходило в самом начале заселения края. Тогда у нас еще не было ни мельниц, ни зерна, ни дорог, ни даже раскорчеванных участков, ничего, кроме голодных ртов, которые надо было накормить, ибо, несмотря на тяжелый год, переселенцев не стало меньше,— нет, голод, охвативший все пространство до самой восточной границы, как будто еще увеличивал число ищущих новые земли.
— А что ты предпринял, чтобы помочь несчастным?— спросила Элизабет, которой невольно передалось волнение отца,— Пусть даже сам ты не голодал, но ведь на тебе лежала большая ответственность за других.
— Да, друг мой,— проговорил судья и на минуту задумался, как бы перебирая в памяти все тогдашние свои ощущения.— От меня зависели судьбы сотен людей. Они все уповали на меня, ждали, что я дам им кусок хлеба. Страдания близких, безнадежность положения парализовали предприимчивость и энергию поселенцев. Днем голод гнал их в леса на поиски пищи, а к вечеру они возвращались измученные, с пустыми руками и в отчаянии бросались на постель, зная, что их ждет бессонная ночь. Оставаться бездеятельным в ту страшную пору было недопустимо. Я закупил партию пшеницы в Пенсильвании. Ее перевезли в Олбани, затем на лодках переправили по Мохоку, а уж оттуда, навьючив мешки на лошадей, доставили сюда, в лесную глушь, и здесь распределили поровну между всеми. Затем переселенцы сплели невода и закинули их в окрестные озера и реки. И тут нам как будто было ниспослано чудо: в пятистах милях отсюда двинулись и пошли по извилистым путям бурной Саскуиханны огромные косяки сельди — наше озеро кишело бесчисленным множеством рыбы. Ее выловили неводами, поделили между собой, и всем было роздало необходимое количество соли. И вот с этого времени голод для нас миновал, наступило благоденствие [61] .
61
Все это исторический факт. (Примеч. автора.)
— Верно, верно! — подхватил Ричард.— Как раз я-то и распределял рыбу и соль. Бенджамену — он был моим помощником — пришлось натянуть веревки вокруг того места, где я стоял, чтобы оградить меня от толпы поселенцев: они так пропахли чесноком — ведь все это время дикий чеснок был единственной их пищей,— что я при дележе путался в расчетах. Ты, Бесс, была тогда совсем малюткой и ничего этого не знала. Мы делили все, что только могли, чтобы уберечь тебя и твою мать от голода. Да, в тот год я потерпел немалый урон: все мои свиньи и индюшки были съедены.