Том 2. Повести и рассказы
Шрифт:
Она не стыдилась, гордая своей любовью. Она радостно улыбалась и рассказывала без конца. На пушистых золотых волосах осели мелкие капельки дождя, от круглого лица веяло счастьем. И казалось, сквозь холодный осенний туман светится теплая, счастливая весна. Александра Михайловна расспрашивала, давала советы, и на душе ее тоже становилось тепло и чисто.
Ярко-синий огонь в фонаре шумел и жужжал и бессильно бился, плотно охваченный мутным туманом.
— Ну, Танечка, домой пора… Пойдем!
Они встали. Мимо со смехом прошла компания
Таня дрогнула и остановилась.
— Петька! — крикнула она, быстро повернулась и пошла догонять компанию.
Александра Михайловна стояла и ждала. Вдали, в тумане, что-то вдруг колыхнулось. Темные силуэты заметались, взмахивая руками. Александра Михайловна поспешно пошла туда.
Таня стояла, прислонясь спиною к стене дома и опустив голову, а высокая девушка, в шляпе с красным пером, била ее по лицу. Компания стояла в отдалении и смотрела. Девушка лихо повернулась и, гордо неся голову, пошла к своим.
— Погоди же ты, Петька, — всхлипнула Таня.
— Что-о?!
Девушка быстро воротилась к Тане и снова сильно, с размаху, стала сверху бить ее по лицу. Прохожий парень весело гаркнул:
— Бе-ей!
Собиралась толпа.
— Баба — бабу!.. Ловко! — смеялись в толпе.
Девушка громко крикнула:
— Еще просишь? Просишь, что ль, еще?
Таня стояла, закрыв лицо руками.
— Дово-ольно! — всхлипнула она, втягивая носом лившуюся кровь.
Девушка пошла к компании, и они с громким смехом исчезли в тумане.
В начале сентября работа в мастерской кипела. Наступил книжный и учебный сезон, в громадном количестве шли партии учебников. Теперь кончали в десять часов вечера, мастерскую запирали на ключ и раньше никого не выпускали. Но выпадали вечера, когда делать было нечего, а девушек все-таки держали до десяти: мастера за сверхурочные часы получали по пятнадцати копеек в час, и они в это время, тайно от хозяина, работали свою частную работу — заказ писчебумажного магазина на школьные тетради.
Был такой вечер. Девушки — злые, раздраженные — слонялись по мастерской без дела. Только Грунька Полякова, не спеша, фальцевала на угол объявления о санотогене, — работа легкая и выгодная, — да шили книги две девушки, на днях угостившие Матвеева мадерой.
Александра Михайловна забыла оставить дома поужинать Зине; на душе у нее кипело: девочка ляжет спать, не евши, а она тут, неизвестно для чего, сидит сложа руки. В комнатах стоял громкий говор. За верстаком хихикала Манька, которую прижал к углу забредший снизу подмастерье Новиков. Гавриловна переругивалась с двумя молодыми броширантами; они хохотали на ее бесстыдные фразы и подзадоривали ее, Гавриловна делала свирепое лицо, а в морщинистых углах черных губ дрожала самодовольная улыбка.
Александра Михайловна вошла в комнату мастера и решительно сказала:
— Василий Матвеев, давай работы!
— Да сейчас же, сейчас привезут листы, сказано вам! — нетерпеливо-увещевающим голосом возразил Василий Матвеев. — Мужик уж час назад в типографию поехал.
— И вовсе никуда мужик не поехал! А в десять часов скажешь: «Видно, задержали его, идите домой»… Отпусти… Василий Матвеев!
— Чтой-то ты, Колосова, много разговариваешь!
Он удивленно поднял на нее тусклые, косые глаза. Было в них спокойствие, и уверенное сознание силы, и нетерпеливая скука, как от привязавшейся ничтожной мухи. И противно и жутко стало Александре Михайловне: сколько власти над ними дано этому человеку! Закусив губу, она молча вышла вон.
У окна сидела Таня и, облокотившись о подоконник, задумчиво смотрела сквозь стекла на темную улицу. Александра Михайловна подсела к ней. Таня очнулась от задумчивости и привычным движением оправила пушистые волосы.
— А Фокина, ведьма, разглядела, подлая, что я беременна. Сейчас спрашивает меня: «Что это ты, Танечка, словно полнеешь в талии?» Уж по всей мастерской раструбила.
— Э, наплевать!
Таня гордо встрепенулась.
— Да понятное дело, плевать! Очень нужно!.. — Она замолчала и опять стала смотреть в окно. — А ко мне вчера Петя приходил, прощения просил.
— Долго собирался! Две недели целых! — усмехнулась Александра Михайловна.
— Ему стыдно было, не смел… Говорит, очень ему тогда было жалко меня, а только совестно было перед товарищами заступиться… Это Фенька-папиросница была.
— Хорош молодец! Говорит — любит, а совестно заступиться!
— Нет, Александра Михайловна, вы так не говорите. Он хороший. Зачем вы об нем так плохо понимаете? Конечно, всем завидно — всякой лестно такого красавца отбить. А он этой Феньки-шлюхи больше и видеть не может. Только, говорит, скопишь сто рублей, — и женимся.
— А знаешь, Танечка, что мне думается? Не любит он тебя. Любил бы, не говорил бы все про деньги.
Таня тоскливо повела плечами.
— Александра Михайловна, да как же вы не понимаете? Ведь ему, правда, деньги нужны, без залога в артель не принимают. Как же жить будем?.. Хорошо еще, пока залог берут небольшой; а скоро, говорят, семьсот рублей будут требовать. Очень уж много желающих… — Она поспешно прервала себя: — Батюшки, ведь сегодня суббота! А лампадка не оправлена, не зажжена!..
Таня взобралась на верстак, перекрестилась и стала оправлять лампадку. Мимо проходил броширант Егорка. Он протянул руку горстью по направлению к стоявшей на цыпочках Тане, подмигнул и сделал неприличный жест. Броширанты засмеялись. Таня оглянулась и, покраснев, быстро протянула руку, чтобы оправить юбку. Рука задела за лампадку, лампадка перекувыркнулась и дугою полетела на верстак. Зазвенело разбившееся стекло, осколки посыпались на пол. Таня соскочила с верстака.
— Ах, батюшки! — в испуге вскрикнула она.