Том 2. Повести и рассказы
Шрифт:
Александра Михайловна воротилась домой. Был десятый час вечера. Зина спала. В душной комнате тускло горела лампа. Жена тряпичника, в рваной рубашке, сидела на постели и ругалась через перегородку с хозяйкою. Сегодня праздник; скоро воротится тряпичник, безмерно пьяный; опять начнет она ругать его, и он, как собачонку, загонит ее под кровать и будет бить там кочергой, а когда он, наконец, устанет и заснет, она выползет из-под кровати и со стоном будет отдирать запекшуюся в крови рубашку от избитого
Таня жила на том же дворе, в другом флигеле. Она выбежала на звонок — сияющая, радостная. И вдруг глаза потухли, лицо потемнело.
Александра Михайловна сконфуженно спросила:
— Я не вовремя?
— Нет… пожалуйста… — ответила Таня упавшим голосом.
В маленькой чердачной комнате, с косым потолком и окошечком сбоку было чисто и девически-уютно. По карнизам шли красиво вырезанные фестончики из белой бумаги, на высокой постели лежали две большие, обшитые кружевами, несмятые подушки. Подушки эти клались только на день, для красоты, а спала Таня на другой подушке, маленькой и жесткой.
За столом сидела приятельница Тани, портниха Прасковья Федоровна. На столе ворчал потухавший самовар, стояла бутылка водки, кильки и колбаса.
Таня, в черной юбке и серой шелковой кофточке, была неестественно оживлена, говорлива, и глаза ее блестели.
— Давайте выпьем! — предложила она. — Для кого приготовлено, тот не пришел, — и не надо! Без него обойдемся!
Они выпили по рюмке и стали закусывать.
— Ты Петра Ивановича ждала? — спросила Александра Михайловна.
— Кого ждала, того нету! — засмеялась Таня, выскребая из склизкой кильки коричневые внутренности.
Потом вдруг перестала смеяться и замолчала.
— Второй уж раз что-то не приходит, — задумчиво сказала она. — И прошлое воскресенье задаром прождала. Что это — уж не знаю. Скучно что-то. Думается, — может, он так себе только, за глупостями гнался! Повозился, свое получил — и прочь… — Таня молчала, размазывая вилкою внутренности нетронутой кильки. — Не должно бы этого быть, сто рублей нужны, чтоб в артель внести, а в нынешнее время разве легко такую невесту найти? А только видела я недавно, шел он с одного двора, — говорит: тетка больная, а мне думается, не от Феньки ли папиросницы он шел?.. Ну, выпьем еще! — лихо предложила она и налила по второй рюмке.
Прасковья Федоровна запротивилась.
— Ну, Танечка, что ты! Больно уж скоро!
— Ничего, а то с первой чтой-то закуска в рот не идет. Рюмочки маленькие.
— Вы когда же насчет свадьбы думаете? — спросила Прасковья Федоровна.
— Думали под филипповки венчаться.
Прасковья Федоровна вздохнула:
— И наша тогда же будет.
— А вы тоже замуж выходите? —
— Да.
— За кого?
— За портного одного. За кого же портнихе выходить! — засмеялась она.
— Такой противный! — заметила Таня. — Хромой, нос на сторону, рожа — вот!
Она смешно скосила губы и подперла пальцем нос на сторону. Все засмеялись.
— Хороший человек?
— Не знаю, я его мало видела, — равнодушно ответила Прасковья Федоровна.
Александра Михайловна помолчала.
— Что же вам спешить? Погодили бы, пригляделись. Знаете, другой раз бывает: поспешишь, а потом пожалеешь.
— Работать трудно, — устало произнесла Прасковья Федоровна. — Мастерская у хозяйки темная, все глаза болят. Профессор Донберг вылечил, а только сказал, чтоб больше не шить, а то ослепнешь.
— А может, и у мужа придется шить?
Прасковья Федоровна оживилась.
— Та работа легкая. Мужское платье всегда выгодно шить. А дамская работа, вы знаете, какая капризная: чтоб платье и отделка под тон были, чтоб жанр соблюсти, чтоб фасон подходил к лицу. Учительница — она требует, чтоб фасон был серьезный. Душеньке какой-нибудь, — ей шик надобен.
— Бывает так: выйдешь не подумавши, а потом другого полюбишь, — задумчиво проговорила Александра Михайловна.
Прасковья Федоровна хитро улыбнулась, скользнула взглядом в сторону и, покраснев, искоса взглянула на Александру Михайловну.
— Да я и сейчас люблю!
И далекий отблеск глубоко скрытого, стыдящегося чувства слабо осветил ее лицо.
— Что же за него не идете?
— Да он меня не любит.
— А он знает, что вы его любите?
— Может, и не знает… А зачем к нам не ходит? Любил бы, так ходил.
Ее худое лицо с большими черными глазами продолжало светиться, на губах легла девически-застенчивая улыбка.
— Нет, мой совет, подождали бы, — повторила Александра Михайловна.
— Теперь уж нельзя: обручальные кольца куплены… А только не дай бог, чтоб тот на обручение или на свадьбу ко мне попал, — то-то мне будет стыдно!
Прасковья Федоровна задумалась. Отблеск с ее лица исчез.
— Знаете, какие мне иногда глупости приходят в голову? — медленно проговорила она.
— Какие?
Прасковья Федоровна помолчала и удивленно раскрыла глаза.
— Зачем жить!
— Да что вы?
— Ей-богу! — с улыбкой подтвердила она.
Таня, засунув руки меж колен, блестящими от хмеля глазами смотрела вдаль.
— Ну, будет, что там!.. Скучно! — вдруг сказала она. — Давайте что-нибудь веселое делать. Эх, музыки нету, я бы потанцевала!
Она уперлась рукою в бок и заплясала, веселая и удалая, притопывая каблуками.