Том 2. Повести
Шрифт:
— Вас-то я и жду, сударь, — сказал садовник.
— Чего тебе, добрый человек?
— Внучек мой вывихнул ногу, — сказал Гвидо, — а вы, слыхать, доктор. Может, думаю, поможете…
Балдуин вошел в жилище садовника, расположенное за домиком-беседкой. На кровати стонал и кричал девятилетний мальчик. Вокруг него толпились какие-то старухи. Одна из них, по обычаю того времени, уже приступила к лечению вывиха наговором.
— Иисус Христос на осле, — бормотала она, — выехал на каменный мост, на треклятый помост. Споткнулся его осел и дальше не пошел. Шел мимо святой Петр, дотронулся святой рукой до ослиной
— Ой-яй-яй! — вопил мальчуган, дрыгая здоровой ногой и отбиваясь.
Но старуха, не обращая внимания на его крики, невозмутимо продолжала свое заклинание.
— Дохнул он святыми устами (она подула на больное место), заговорил он такими словами: «Кость к кости, мясо к мясу, кровь к крови». О святый Иисус из Назарета, вылечи мальчика без лазарета!
Балдуин прогнал знахарок, со злостью сказав:
— Иисусу из Назарета недосуг. Вместо него займусь этим я.
Вправив мальчику ногу, Балдуин растер ее маслом и забинтовал. Старый Гвидо благодарил от души и спросил, чем он может отплатить за доброе дело.
— Одним-единственным словом, старина. Скажи, что держит твой господин в том маленьком домике-клетке.
— Розу, — ответил садовник. — Но только не следовало мне говорить даже этого.
Роза! Так, значит, не птица, а роза обитает в том тайнике! Должно быть, это ценнейший уникальный экземпляр — какой-нибудь дивный сорт из Родопа. Ай, Альберто, Альберто, ах ты, шельма!
Неожиданное открытие охладило Балдуина. Все радушие и гостеприимство друга сразу потеряли цену. «Выбирай любой розовый куст», — говорил Альберто, но самую ценную розу укрыл от него.
Такое лицемерие возмутило Балдуина (четыреста лет назад люди были еще очень щепетильны). Балдуин направился в свою комнату и немедля стал упаковываться.
— Что за приготовления? — набросился на него вошедший хозяин дома.
— Уезжаю, — холодно ответствовал гость.
— Это невозможно! — воскликнул Марозини. — Ты не покинешь меня так нежданно. Я привязался к тебе, Балдуин, и не вынесу столь внезапного отъезда. Дай мне хотя бы привыкнуть к этой мысли.
— Я уезжаю сегодня, сейчас же.
— По крайней мере, скажи, почему такая спешка? — умолял Марозини. — Ты плохо чувствуешь себя в моем доме?
— Нет, почему же, — неохотно отвечал Балдуин. — Ты хорошо знаком с мифологией… Юпитер подошел к стенам Нума и потребовал выдать ему душу и голову человека. Тогда нумийцы дали ему вместо головы луковицу, а вместо души — рыбу… Добрый Юпитер, улыбнувшись, заявил, что он удовольствуется и этим.
— Ну и что же? Я не понимаю?
— Я — не Юпитер.
— В твоих словах таится упрек, Балдуин. Мне очень больно, но поверь, я ничего не могу тут поделать; если уж тебе надо ехать, то побудь хотя бы до утра. Да, ведь ты еще даже не выбрал розу.
— А-а, оставим это! Ты сам заговорил о своих розах. Ну хорошо же… Выбирай, говоришь? Так вот: я выбираю ту, что находится вон в той твоей голубятне.
Неаполитанец в ужасе отпрянул. Он начинал понимать смысл мифа об Юпитере.
— Итак, кое-что мы все же скрыли? — саркастически заметил Балдуин.
— Да, я хотел скрыть это от тебя, — со вздохом признался неаполитанец. — Ибо я знал, что ты не сможешь остаться к ней равнодушным. Я был эгоистом, не отрицаю, — ведь я тоже ее люблю. Ну что же, пусть она будет твоей, забирай ее с собой!
У веронца уже на кончике языка вертелось: «Ты отдаешь ее мне, но я отказываюсь от нее» (веронец тоже был великодушен), — но любопытство взяло верх: какова же она, эта таинственная роза? И Балдуин постарался скрыть, как он растроган, отложив изъявление своих чувств на конец этой сцены, чтоб было поэффектней.
Итак, Балдуин остался до утра. Альберто весь день ходил грустный, и от него нельзя было добиться ни слова. Время от времени он вдруг молча бросался на шею Балдуину, затем также молча уходил и запирался в своем кабинете, проливая горькие слезы. Не слишком ли много горя из-за какой-то розы.
Вечер они провели вдвоем на террасе — это был прекрасный неаполитанский вечер с пурпурным от заката небом, восхитительно тихий и меланхоличный, когда листья деревьев недвижны и слышится лишь сладостное теплое дыхание матери-земли, а в синеве вселенной звенит чарующая свирель Пана. (Да, господа, итальянские вечера прекрасны даже в том случае, если их проводишь без дамского общества!) Молодые люди беседовали о цветах — о мирте, о георгинах, об азалиях и других чудесных чужеземных растениях, сведения о которых доходили до них благодаря рассказам великих мореплавателей, разумеется, преувеличенными. Оба страстные садовники, они погрузились в излюбленную тему. Балдуин поделился своей идеей о том, как придавать тюльпанам желаемую расцветку. Альберто поведал другу свой секрет: он считал, что аромат левендулы может быть усилен до такой степени, что пролетающие над нею птицы, одурманенные, будут падать на землю. Бедные маленькие птички!..
Лишь о таинственной розе не заговаривал ни один из друзей. Балдуин из деликатности, Марозини, вероятно, потому, что ему было невмоготу.
Время шло к полуночи, когда друзья улеглись спать, продолжая во сне мечтать о цветах — чудесном наряде на челе нашей земли.
«Какая наивность! — скажете вы, любезные читатели, имея в виду автора этого рассказа. — Заставить двух молодых людей весь вечер, восхитительный неаполитанский вечер, разговаривать о цветах, слушая шум морского прибоя? Ну, возможно ли это? Неужто они говорили не о политике? Неужели не ломали себе головы над тем, что-то делает в этот вечер венецианский дож? Двое образованных юношей, один из которых к тому же весьма богатый, могли ли они не мечтать стать «кем-то»? Неужели было время, когда не существовало на свете выскочек, карьеристов? Чушь, фантазия! Говорили о цветах, ха-ха-ха! Ну, если бы еще речь шла о знаменитых табаках Галоча и Верпелета, наиполезнейшем продукте нашей практичной планеты, — куда ни шло! Но тюльпаны?! Какая от них выгода? Природа может оставить их для себя!»
Писатель в таких случаях откладывает на минутку свое перо и в сомнении вопрошает: «Действительно, может ли такое быть?»
Но если именно так повествуют хроники!.. Прочь от меня, «здравый смысл» простофиль, вон из моей чернильницы, скептические гномики реализма. Я пойду дальше по пестрой стезе…
Утром Марозини первым разбудил Балдуина.
— Вставай, мой друг, и одевайся. Корабль готов в путь, и тебе скоро надо отправляться. Мул уже ждет тебя во дворе, он отвезет тебя до причала!