Том 2. Произведения 1852-1856 гг
Шрифт:
Герой рассказа, девятнадцатилетний Дмитрий Нехлюдов, пытаясь облегчить жизнь своих мужиков, видит неприступную стену недоверия и непонимания его благородных порывов. В этом главный конфликт рассказа: сталкиваются две социальные психологии — помещичья и крестьянская. Конфликт остается нерешенным. Сам герой остро ощущает разобщенность, обособленность, сознает невозможность единения обитателей деревни. Иллюзорными оказываются все планы и мечты Нехлюдова, рождается разочарование и пессимизм, «смешанное чувство усталости, стыда, бессилия и раскаяния».
В «Утре помещика» — впервые сделана попытка воспроизвести жизнь русской деревни во всей ее сложности и противоречивости. Порожденная крепостническими отношениями страшная забитость и нищета крестьянина со всей очевидностью
Вместе с Нехлюдовым читатель попадает в крестьянскую избу и, прежде чем увидеть самого хозяина, знакомится с его обителью. Двор Ивана Чурисенка поражает своей безысходной бедностью. «Жилище Чурисенка составляли: полусгнивший, подопрелый с углов сруб, погнувшийся набок и вросший в землю так, что над самой навозной завалинкой виднелись одно разбитое красное волоковое оконце с полуоторванным ставнем, и другое, волчье, заткнутое хлопком. Рубленые сени, с грязным порогом и низкой дверью, другой маленький срубец, еще древнее и еще ниже сеней, ворота и плетеная клеть лепились около главной избы» В избе «неровные закопченные стены в черном углу были увешаны разным тряпьем и платьем, а в красном буквально покрыты красноватыми тараканами, собравшимися около образов и лавки. В середине этой черной, смрадной шестиаршинной избенки, в потолке, была большая щель, и, несмотря на то, что в двух местах стояли подпорки, потолок так погнулся, что, казалось, с минуты на минуту угрожал разрушением». Не менее безотрадное впечатление производит жилище Давыдки Белого. Сами крестьяне, нищие, оборванные, забитые, не могут улучшить свое положение: как ни бьется Чурис, починяя и поправляя свою ветхую лачугу, как ни старается Арина, мать Давыдки Белого, наладить хозяйство и встряхнуть своего апатичного сына, все усилия их остаются тщетными. Не в состоянии помочь крестьянам и Нехлюдов: филантропия барина не может разрушить того замкнутого круга невежества и нищеты, в котором оказалась предреформенная деревня. Невольно напрашивается вывод о порочности всей системы общественных установлений в России, приведших мужика к такому существованию.
В «Утре помещика» нет крестьянского «мира»: он распадается на множество отдельных мирков, существующих независимо друг от друга. Этот факт реальной действительности и стал камнем преткновения для Толстого в его работе над «Романом русского помещика». Разобщенность не только крестьянина с помещиком, но и крестьян между собой противоречила идеальному представлению Толстого о русской деревне, о крестьянском «мире». Писатель чувствует инстинктивное тяготение крестьянина к жизни общей, к жизни «миром». Это отчетливо проявляется в образе Ивана Чуриса, который не хочет переселяться на хутор, потому что здесь, где он живет, «на миру место, место веселое, обычное…». Чурисенок корнями врос в эту землю, здесь для него вся жизнь и все счастье. Несчастье же свое он видит прежде всего в том, что «разошлись» они с братьями. «Врозь стали жить; а уж одинокий мужик известно какой!» — говорит крестьянин.
В этом плане Чурису противопоставлены Дутловы. Большая семья живет в довольстве и достатке. Их дом — полная чаша, а сами они — воплощение добродушия, здоровья и красоты.
Но пример «идеальной» семьи Дутловых, предлагаемый писателем как выход из тупика для крестьянина, не мог скрасить общее впечатление от страшной картины русской деревни, иллюзорность этого выхода доказывалась всем содержанием рассказа.
Рассказ «Утро помещика» закрепил за Толстым славу одного из первых писателей России.
Ранние произведения Толстого были только началом великого пути писателя, началом, позволившим Н. Г. Чернышевскому пророчески заглянуть в будущее: «…Какая прекрасная надежда для нашей литературы, какие богатые новые материалы жизнь дает его поэзии! Мы предсказываем, что все, данное доныне графом Толстым нашей литературе, только залоги того, что совершит он впоследствии; но как богаты и прекрасны эти залоги!» [136]
«Набег». —
136
Н. Г. Чернышевский. Полн. собр. соч., т. III, с. 431.
В основе рассказа — реальное событие, набег на аул горцев, участником которого летом 1851 года стал Л. Н. Толстой. Многие из персонажей «Набега» имеют реальных прототипов. Так, образ капитана Хлопова навеян писателю фигурой сослуживца Хилковского. «…Старый капитан Хилковский, из уральских казаков, — старый солдат, простой, но благородный, храбрый и добрый», — писал Толстой 22 июня 1851 года Т. А. Ергольской (т. 59, с. 105). Сослуживец Л. Н. Толстого, молодой прапорщик Буемский послужил «основой» для образа Аланина. В Розенкранце без труда можно было узнать офицера А. В. Пистолькорса, в образе генерала — князя Барятинского.
Толстой работал над рассказом с мая по декабрь 1852 года. В процессе работы менялся замысел произведения: «Письмо с Кавказа» (так первоначально назывался рассказ), написанное от лица автора, перерастает в «Рассказ волонтера», где события и люди увидены словно со стороны, с позиции человека, не искушенного в военном деле. Дальнейшая переделка рассказа вела к усилению объективного, эпического начала в произведении» «Описание войны» — под таким названием фигурировал теперь рассказ в дневниках и письмах Толстого. 24 декабря работа окончена, автор считает, что рассказ «не дурен» (т. 46, с. 154). 26 декабря «Избег» (так писатель назвал оконченный рассказ) был отослан в Петербург с письмом к Н. А. Некрасову, в котором Толстой просил ничего не выпускать, не прибавлять и, главное, не переменять в его новом произведении. «Ежели, против чаяния, — писал он, — цензура вымарает в этом рассказе слишком много, то, пожалуйста, не печатайте его в изувеченном виде, а возвратите мне» (т. 59, с. 221).
(Опасения Толстого вскоре оправдались: цензурой «Набег» был «приведен в самое жалкое положение» (т. 46, с. 160). 6 апреля 1853 года Некрасов по этому поводу писал Толстому: «Признаюсь, я долго думал над измаранными… корректурами — и наконец решился напечатать, сознавая по убеждению, что хотя он и много испорчен, но в нем осталось еще много хорошего. Это признают и другие… Пожалуйста, не падайте духом от этих неприятностей, общих всем нашим даровитым литераторам. Не шутя, Ваш рассказ еще и теперь очень жив и грациозен, а был он чрезвычайно хорош…» (Н. А. Некрасов. Полн. собр. соч. и писем., т. X. М., 1952, с. 190–191).
Отдельные цензурные пропуски были восстановлены в издании «Военных рассказов» Л. Н. Толстого в 1856 году. Текст 1856 года принято считать каноническим.
«Записки маркёра». — Рассказ опубликован впервые в журнале «Современник», 1855, № 1, с подписью «Л. Н. Т.».
Рассказ написан на Кавказе в течение четырех дней. Замысел «Записок маркера» возник 13 сентября 1853 года, а 16 сентября Толстой записал в Дневнике: «Молодец я, работал славно. Кончил» (т. 46, с. 175). 17 сентября рукопись была отослана Некрасову. Столь несвойственную Толстому быстроту в работе можно объяснить необычайной увлеченностью и вдохновением, с которым писался рассказ. «Пишу с таким увлечением, что мне тяжело даже, — отметил он в Дневнике 14 сентября 1853 года, — сердце замирает. С трепетом берусь за тетрадь…» (т. 46, с. 175).
Новый рассказ был чрезвычайно дорог автору: в письме к Некрасову он настойчиво повторяет, что необходимо оставить рассказ в том виде, в котором он есть. В противном же случае Толстой просит согласовать с ним все изменения или вернуть ему рукопись.
Отправив рассказ в редакцию «Современника», Толстой вскоре пожалел об этом: «Я начинаю жалеть, что слишком поспешно послал «Записки маркера», — записал он в Дневнике 25 октября. — По содержанию едва ли я много бы нашел изменить или прибавить в них. Но форма не совсем тщательно отделана» (т. 46, с. 183).