Том 2. Произведения 1887-1909
Шрифт:
— А ты на ярманке жил? — спросил Коля.
Митя сердито перебил его:
— Ты вечно, как баба, со своими глупостями! На ярмарке нельзя жить.
И, обратившись к Кукушке, спросил:
— Вы уже не будете больше у нас в лесу жить?
— Нет, барчук, — ответил Кукушка, — куда мне таперь наниматься.
— Отчего?
— Слаб я дюже, стар стал.
— А где ваш дом? В селе?
Кукушка грустно улыбнулся и посмотрел на Митю совсем тусклыми
— Дом? — сказал он. — Какой же у меня дом, барчук? У меня нетути дома, да и не было сроду никогда.
— Отчего? — изумленно воскликнул Коля.
— Не знаю, милый барчук, — видно, не надо.
Дети вопросительно переглянулись и, почувствовав что-то грустное в словах Кукушки, притихли.
— А жены у вас тоже нету? — немного погодя спросил Митя.
— Нету, барчук, ни жены, ни детей.
— Померли?
— Да их и не было никогда.
Это окончательно поставило детей в тупик. Они уже без оживления стали рассказывать Кукушке, как они кормили волченят костями, пирожками, как для них зарезали хромого жеребенка… Но видно было, что интерес к волченятам ослабел у них.
Придя к картофельной яме, все трое стали заглядывать в нее и увидели тощего и шершавого зверка, который сидел, прижавшись, по своему обыкновению, в угол. Он был уже с порядочную собаку, но прежней резвости и прыткости в нем не осталось и следа.
— Он даже мяса не хочет есть, — сказал Коля жалобно. — А зимой он замерзнет: а папа говорит, что в дом его нельзя пустить.
— Известно, замерзнет, — равнодушно сказал Кукушка, садясь около ямы и нюхая табак. — Зимой нашему брату плохо, — прибавил он, загадочно улыбаясь в раздумье.
— Какому брату? — спросил Коля.
— Волчиному, — пояснил Кукушка. — Ведь я, барчук, тоже вроде волчонка. И название-то мое — Кукушка, значит, нетути у меня своего гнезда. И житье мое звериное. Беспременно я нынешней зимой замерзну. Пойдешь выпимши и замерзнешь.
— Водку выпьешь? — спросил Коля.
— Водку, милый барчук.
— А вы не пейте лучше, — сказал Митя, нахмурившись.
— А холодно-то? Рад бы не выпить, да выпьешь. Ходишь-ходишь, снегом тебя намочит, придешь в избу, отогреешься, ан одежда-то мокрая. А пойдешь, хвать — метель подымется, ослабеешь, выпимши-то, ну и капут тут тебе!
— А вы живите у нас зимой, — проговорил Митя, еще больше нахмуриваясь и слегка дрожащим голосом, потому что ему было уже до слез жалко Кукушку.
Кукушка засмеялся и покачал головой.
— Ах, милый барчук, — сказал он, опять открывая тавлинку и нюхая табак. — Разве
— Да ведь папа одного тебя только возьмет, — перебил Коля.
— Не возьмет, барчук. Так уж на роду мне звериное житье положено. А за что? Ну, зверю — звериная честь, а мы ведь тоже хрещеные люди. Правда, и без меня много народу останется, да ведь и то сказать: мне-то за что ж пропадать? Тоже недаром небось мне определено было родиться на белый свет…
И, помолчав, Кукушка прибавил нерешительным голосом:
— А вы вот что, барчуки, попросите лучше у папаши какой ни на есть рубашки старой. Моя-то сгнила, почитай.
Он раскрыл шинель и показал совсем истлевшую мутно-розовую рубашку, из ворота которой виднелась черная и худая грудь.
Дети переглянулись и, ни слова не говоря, побежали к дому.
— Мы сейчас! — крикнули они.
Оба они раскраснелись и говорили на бегу:
— Коль, а Коль! Тебе его жалко?
— А тебе?
— Я про тебя спрашиваю. А про себя все равно не скажу.
— Мне жалко, — сказал Коля жалобно. — Папа даст ему рубашку?
— Я две попрошу, — ответил Митя. — Только ты не говори кому. А то папа сердит был на него.
Через полчаса Кукушка стоял в доме, в лакейской, и говорил барину:
— Вот спасибо-то, ваше благородие! Мне теперь эти три рубахи до самой смерти пойдут. А то ведь похорониться не в чем. Все в беленькой-то попристойней положить.
Потом Кукушке дали водки, кусок пирога и четвертак денег. Он долго кланялся, благодарил всех и, наконец, сказал:
— Счастливо оставаться, ваше благородие. Я уж пойду, в Ястребине завтра ярманка.
Дети пошли его провожать, и по дороге через сад Кукушка стал советовать им выпустить волчонка:
— Выпустите его, барчуки, — все равно он околеет у вас.
— А если он замерзнет зимой? — возразил Коля.
— Небось не замерзнет. Может, он поправится.
— Хотите, мы его сейчас выпустим? — воскликнул Митя.
— Самое лучшее дело.
— А как?
— А лестницу ему поставим, сами спрячемся.
Кукушка положил мешок на траву и отправился с детьми за лестницей к погребу. Совместными усилиями все трое дотащили лестницу к яме, опустили ее туда и сели за кусты.
Ждать пришлось долго. Но вот из ямы показалась голова волчонка. Он нерешительно оглянулся — и опять скрылся.
— Он боится, — шепнул Коля, замирая от волнения.