Том 2. Произведения 1902–1906
Шрифт:
На широком гимназическом дворе лениво строились в две длинные шеренги ученики. Офицер, учитель гимнастики, покрикивал:
– Стройтесь, господа, становитесь в ряды… время не ждет.
Приготовишки то и дело, смеясь, балуясь, толкаясь, выбегали из строя и опять сейчас же вскакивали на свои места, поталкивая друг друга растопыренными руками и крича: «Равняйся, равняйся, равняйся!» Семи- и восьмиклассники становились в строй и солидно разговаривали друг с другом.
Сережа стоял среди своих товарищей. У него сосало под ложечкой, крепко хотелось есть.
– Смиррр-но!..
Сережа опустил руки вдоль туловища и стоял, сгорбившись, с выдавшимися на спине лопатками и впалой грудью, и глядел в конец двора. Там подымалась гимнастика своими лестницами, шестами, наклонными досками, трапециями, стояли гимнастические машины: параллели, барьеры, «кобыла» и пр. В дальнем конце нескончаемыми рядами тянулись дрова и росли громадные лопухи. Все это было знакомо до мельчайших подробностей и всегда связывалось с представлением отдыха, когда на малых переменах все выбегали из гимназии и лазали по гимнастике и по дровам, но теперь почему-то производило впечатление чего-то давно надоевшего, намозолившего глаза.
– Выбрасывание рук вперед и назад, раз-два… раз-два… – зычно командовал офицер.
Сережа, махая по команде руками, приседал на корточки, вытягивая носки. «Если б теперь съесть котлету с булкой!..» И опять слушал команду, по счету мерно наклоняясь, стараясь достать концами пальцев до земли, качая направо и налево головой, и старался припомнить что-то, что он должен был сделать и не сделал, – и никак не мог припомнить. Ему приходило в голову, что он не докончил последней фразы в диктовке, что надо списать у кого-нибудь задачу и что хочется есть, – но все это было не то. Охватывала расслабленность, апатия. «Зачем блоха создана?.. Нет, не то… Ах да – галстук!..»
И Сережа опять стал прижимать подбородок, чтобы не попасться.
– Справа по шести, правое плечо вперед, ша-го-ом… марш!
Ученики, толкаясь, подымая пыль, построились в колонну и стали ходить как попало, не слушая охрипшего от крика офицера, который кричал, чтобы шли в ногу, бодро и расторопно.
– Левой – правой!.. Левой – правой!.. раз!.. левой!.. левой!..
Вышел директор. Все подобрались, подтянулись, и в облаке пыли, которое шло над колонной, слышно было, как дружно и разом стали отбивать шаг. Директор два раза пропустил колонну мимо себя, и при этом учитель шел задом перед колонной, отбивая в такт рукой и резко и строго считая: «Раз-два, раз-два…»
Наконец скомандовали: «Вольно!» Директор ушел. Приготовишки рассыпались по двору, как цыплята. Ученики разбились на группы.
Многие, улучив минуту, шныряли за дрова, доставали табак, делали папиросы и торопливо несколько раз подряд, без передышки, затягивались. Одну и ту же папиросу курили несколько человек по очереди, курили до тех пор, пока она не начинала жечь губы. Едкий табачный дым бил в голову. Над дровами легкой синевой вился дымок.
Сторож усердно звонил, без шапки стоя у дверей здания и махая колокольчиком. Мальчики, выбираясь из-за дров, бежали в класс.
Был пятый урок. Все сидели с равнодушными, усталыми лицами. Ученик, красный от волнения и напряжения, решал у доски задачу, робко постукивая мелом, Учитель молча следил за ходом. Ученики сидели неподвижно: кто, опустив глаза, читал прижатые коленями к парте «Тайны мадридского двора»; кто сосредоточенно долбил перочинным ножичком узкое отверстие в парте, тщательно выбирая крошки дерева, с тем чтобы в конце урока залепить отверстие бумажкой, смоченной чернилами, до следующего дня; иные, уставившись, неподвижно смотрели перед собой ничего не говорящими глазами.
Сережа сидит на своем месте, со скукой глядя в раскрытый задачник. Отяжелевшие веки неодолимо опускаются на глаза, и Сережа, чтобы не дать им окончательно опуститься, то и дело ворочается и поправляется на парте, Нечаянно он задел своего соседа Дронова.
– Ты чего? – шепотом спрашивает тот.
Сережа хочет сказать, что ничего, что он его толкнул нечаянно, и не может: его начинает душить смех, беспричинный, нелепый, бессмысленный и в то же время неудержимый смех. Он беззвучно смеется, сдавливая себе грудь партой, в страхе, что заметит учитель. Дронов с удивлением глядит на Сережу, видит, как лицо его напрягается, краснеет, глаза делаются узкими, брови подымаются, и самого Дронова начинает разбирать смех. Он некоторое время крепится, потом, красный, задыхающийся, стискивает зубами ручку, чтобы не расхохотаться. И они оба, не глядя друг на друга и в то же время видя друг друга боковым взглядом, корчатся от душащего их смеха. Ничего нет смешного, да им вовсе и не хочется смеяться, но они не могут овладеть собой и, красные, с мокрыми от слез глазами, задыхающиеся, подавляют неимоверными усилиями готовый вырваться хохот. Внутри все напряженно бьется, точно смех беспощадно вцепился в них и ни на секунду не отпускает.
– Рогов Сергей, вы чего смеетесь? – раздается среди тишины класса спокойный голос учителя.
Теперь, когда все кончено, смешливость мгновенно прошла, и Сереже стало скучно, тоскливо, стыдно и неприятно. Он подымается с опущенной головой.
– Что вы смеетесь? Что вы нашли смешного?
Но Сережа, при самом искреннем желании, не может ответить.
– После урока ступайте к инспектору.
Снова тишина, тикают карманные часы, поскрипывает мелом у доски ученик, но теперь эта тишина полна томительного, тоскливого и грустного ожидания.
После урока инспектор сделал ему выговор и сказал: «Ступайте и в другой раз ведите себя лучше на уроках». Обрадованный Сережа по забывчивости приподнял голову больше, чем следовало, и инспектор, быстро взглянув на него, проговорил:
– А галстук?
Сережа испуганно прижал подбородок, но было поздно.
– Галстук, я спрашиваю?
Сережа полез в карман и вытащил оттуда кончик галстука.
– Останьтесь на полчаса.
– Мама, зачем это учиться?
Сережа сидит в углу с книгой на коленях. Щеки пылают, из-под ресниц блестят глаза. Он запоем, без перерыва, читает сегодня целый день с самого утра, как только пришел от обедни, после которой из гимназической библиотеки выдавались книги. За обедом подносил ложку ко рту, за чаем пил из стакана, постоянно скашивая глаза на лежащую возле на столе книгу. Стаканы опрокидывались, суп проливался на блузу, жаркое попадало на скатерть, мать сердилась, Сережа умолял не отнимать книги и читал не отрываясь.