Том 2. Рассказы 60-х годов
Шрифт:
– Дак ведь возьмут да выгонют.
– А куда выгонять-то? Дальше-то?.. Это ж не с завода.
Где-нибудь часа так в два пополудни к Макару выходил дед Кузьма, выпивоха и правдолюб. Опохмелиться у него никогда денег не было.
– Дай на бутылку. Во вторник поплывем с зятем рыбачить, привезу рыбки.
Макар давал рубль двадцать – на плодово-ягодную. Только просил:
– Приходи здесь пить. А то поговорить не с кем.
Дед приносил бутылку плодово-ягодной, выпивал стакан, и ему сразу легчало.
– Вчерась
– Отнеси стаканчик.
– Ничо, оклемается – молодой. Мне этой самому – только-только.
– Жадный.
– Нет, – просто говорил дед.
– А взять-то тоже не на что? Зятю-то.
– Да есть у Нюрки… Она рази даст. Тут хоть подохни. Как жена-то?
– Хворает.
– Ты ее, случаем, не поколачиваешь тайком? – чего она у тебя все время хворает?
– Ни разу пальцем не тронул. Так – организм слабый.
– Чудной ты мужик, Макар. Не пойму тебя. Нашенских, кто на глазах рос, всех понимаю, а тебя никак не пойму.
– Чем же я кажусь чудной? – искренне интересовался Макар.
– Ну как же? Подошло воскресенье – ты сидишь день-деньской сложа ручки. Люди ждут не дождутся этого воскресенья, чтоб себе по хозяйству чего-нибудь сделать, а тебе вроде и делать нечего.
– А на кой оно мне… хозяйство-то?
– Вот то и чудно-то. Ты из каких краев-то? Или я уж спрашивал?
– Недалеко отсюда. Что мне его, хозяйство-то, в гроб с собой?
– Ну, тебе до гроба ишо… Поживешь. Работа – не бей лежачего. И не совестно ведь! – искренне изумлялся дед. – Неужель не совестно? На тебе же пахать надо, а ты…
– Ни на вот эстолько. – Макар показывал кончик мизинца.
– А пошто, например, ты то одно людям говоришь, то другое – совсем наоборот? Чего ты их путаешь-то?
Макар глубокомысленно думал, глядя в улицу, потом говорил. Похоже, всю правду, какую знал про себя.
– Не для этой я жизни родился, дед… Для этой, но гораздо круче умом замешан.
– Для какой же ты жизни?
– Сам не знаю. Вот говоришь – путаю людей. Я сам не знаю, как мне их: жалеть или надсмехаться над ними. Хожу, гляжу – охота помочь советом каким-нибудь. Потом раздумаешься: да пошли вы все!.. Как жили, так и живите – кроты.
– Хм.
– Так вот ходишь неделю, тыкаешься в ихные дела… Потом придет воскресенье, и я вроде отдыхаю. Давайте, думаю, черти, – гните дальше. А я еще какую-нибудь пакость подскажу.
– Во стерьва-то!
– Ей-богу! А завтра опять пойду по домам, опять полезу с советами. И знаю, что не слушают они моих советов, а удержаться не могу. Мне бы – в большом масштабе советы-то давать, у меня бы вышло. Ну, подучиться, само собой… У меня какой-то зуд на советы. Охота учить, и все, хоть умри.
– Да и учил бы одному чему, а то, как…
– Да я и хочу! Но ведь я им одно, они меня по матушке. А то и – по загривку. Ванька вон Соломин… так и пустил с крыльца.
– Ххэ!.. У того не заржавит.
– А я для его же пользы – назови, мол, сыночка-то Митей, в честь свояка, свояк-то в лепешку расшибется – будет посылки слать. Какая ему, дураку, разница – Митя у него будет расти или Ваня? А жить все же маленько полегче было бы – свояк-то на Севере тыщи ворочает… А так-то я их не презираю, людей-то. Наоборот, мне их жалко.
Старик допивал остатки вина, поднимался.
– И все-таки стерьва ты, – говорил беззлобно. – Путаешь людей.
– Что, пошел?
– Пойду… Зять теперь очухался, погреб небось копает. Он с похмелья злой на работу. Помочь надо. Рыбки-то занесу килограмма два. Во вторник.
– Ладно, сгодится. Я до ухи любитель.
– Спасибо, что выручил.
– Не за что.
Дед уходил. А Макар оставался сидеть на скамеечке, глядел на село, курил.
Иногда из дома выходила больная жена – к теплу, к солнышку. Присаживалась рядышком.
– Вот ведь сколько домов!.. – раздумчиво, не глядя на жену, говорил Макар. – И в каждом дому – свое. А это – только одна деревня. А их, таких деревень-то, по России – оё-ёй сколько!..
– Много, – соглашалась жена.
– Много, – вздыхал Макар. – Много. Где же всем поможешь! Завязнешь к чертям… Или – пристукнут где-нито насовсем. А все же жалко, дураков…
Материнское сердце*
Витька Борзенков поехал на базар в районный городок, продал сала на сто пятьдесят рублей (он собирался жениться, позарез нужны были деньги), пошел в винный ларек «смазать» стакан-другой красного. Пропустил пару, вышел, закурил… Подошла молодая девушка, попросила:
– Разреши прикурить.
Витька дал ей прикурить от своей папироски, а сам с интересом разглядывал лицо девушки – молодая, припухла, пальцы трясутся…
– С похмелья? – прямо спросил Витька.
– Ну, – тоже просто и прямо ответила выпивоха, с наслаждением затягиваясь «беломориной».
– А похмелиться не на что, – стал дальше развивать мысль Витька, довольный, что умеет понимать людей, когда им худо.
– А у тебя есть?
(Никогда бы, ни с какой стати не влетело в лоб Витьке, что девушка специально наблюдала за ним, когда он продавал сало, и что у ларька она его просто подкараулила.)
– Пойдем, поправься. – Витьке понравилась девушка – миловидная, стройненькая… А ее припухлость и особенно откровенность, с какой она призналась в своей несостоятельности, даже как-то взволновали.
Они зашли в ларек… Витька взял бутылку красного, два стакана… Они тут же, в уголке, раздавили бутылочку. Витька выпил полтора стакана, остальное великодушно налил девушке. Они вышли опять на крыльцо, закурили. Витьке стало хорошо, девушке тоже полегчало. Обоим стало хорошо.
– Здесь живешь?