Том 2. Республика Шкид. Рассказы для маленьких
Шрифт:
– Вот.
– Неправильно, – режет халдей.
Воробей пишет снова.
– Опять не так.
– Брось, Воробышек, не пузырься, опять неправильно, – лениво тянет Еонин.
Тогда Воробей, набравшись храбрости, решительно заявляет:
– Я не знаю!
– Сядь на место.
С облегченным вздохом Воробышек идет к своей парте и, усевшись, забывает о математике. По его мнению, гораздо интереснее слушать, как на парте сзади Цыган рассказывает о своих вчерашних похождениях. Во время прогулки он познакомился с хорошенькой девицей и теперь возбужденно об этом
Его слушают с необычайным вниманием, и, поощренный, Цыган увлекся.
– Смотрю, она на меня взглянула и улыбнулась, я тоже. Потом догнал и говорю: «Вам не скучно?» – «Нет, говорит, отстаньте!» А я накручиваю все больше да больше, под ручку подцепил, ну и пошли.
– А дальше? – затаив дыхание спрашивает Мамочка.
Колька улыбается.
– Дальше было дело… – говорит он неопределенно.
Все молчат, зачарованные, прислушиваясь к шуму улицы и к обрывкам фраз математика.
Джапаридзе уже несколько раз украдкой приглаживает волосы и представляет себе, как он знакомится с девушкой. Она непременно будет блондинка, пухленькая, и носик у нее будет такой… особенный.
На Камчатке Янкель, наслушавшись Цыгана, замечтался и гнусавит в нос романс:
Очи черные, очи красные, Очи жгучие и прекрасные,– Черных, к доске!
Как люблю я вас…– Черных, к доске!
Грозный голос преподавателя ничего хорошего не предвещает, и Янкель, очнувшись, сразу взвешивает в уме все шансы на двойку. Двойку он и получает, так как задачу решить не может.
– Садись на место. Эх ты, очи сизые! – злится педагог.
Звонок прерывает его слова. Сегодня математика была последним уроком, и теперь шкидцы свободны, а через час первому и второму разряду можно идти гулять.
Едва захлопнулась дверь за педагогом, как класс, сорвавшись с места, бросается к окнам.
– Я занял!
– Я!
– Нет, я!
Происходит горячая свалка, пока все кое-как не устраиваются на подоконниках.
Лежать на окнах стало любимым занятием шкидцев. Отсюда они жадно следят за сутолокой весенней улицы. Они переругиваются со сторожем, перекликаются с торговками, и это им кажется забавным.
– Эй, борода! Соплю подбери. В носу тает, – гаркает Купец на всю улицу.
Сторож вздрагивает, озирается и, увидев ненавистные рожи шкидцев, разражается градом ругательств:
– Ах вы, губошлепы проклятые! Ужо я вам задам.
– О-го-го! Задай собачке под хвост.
– Дядя! Дикая борода!
На противоположной стороне стоят девчонки-торговки; они хихикают, одобрительно поглядывая на ребят. Шкидцы замечают их.
– Девочки, киньте семечка.
– Давайте деньги.
– А нельзя ли даром?
– Даром за амбаром! – орут девчонки хором.
Закупка подсолнухов происходит особенно, по-шкидски изобретательно. Со второго этажа спускается на веревке шапка, в шапке деньги, взамен которых торговка насыпает стакан семечек, и подъемная машина
В разгар веселья в классе появляется Косталмед.
– Это что такое? – кричит он. – А ну, долой с подоконников!
Сразу окна очищаются. Костец удовлетворенно покашливает, потом спокойно говорит:
– Первый и второй разряды могут идти гулять.
Классы сразу пустеют. Остающиеся с тоской и завистью поглядывают через окна на расходящихся кучками шкидцев. Особой группой идут трое – Цыган, Дзе и Бобер. Они идут на свидание, доходят до угла и там расходятся в разные стороны.
В классе тишина, настроение у оставшихся особенное, какое-то расслабленное, когда ничего не хочется делать. Несколько человек – на окнах, остальные ушли во двор играть в рюхи. Те, что на окнах, сидят и мечтают, сонно поглядывая на улицу. И так до вечера. А вечером собираются все. Приходят возбужденные «любовники», как их прозвали, и наперебой рассказывают о своих удивительных, невероятных приключениях.
Уже распустились почки и светлой, нежной зеленью покрылись деревья церковного сада. На улицах бушевала весна. Был май. Вечерами в окна Шкиды врывался звон гитары, пение, шарканье множества ног и смех девушек.
А когда начались белые ночи, к шкидцам пришла любовь.
Разжег Цыган, за ним Джапаридзе. Потом кто-то сообщил, что видел Бобра с девчонкой. А дальше любовная горячка охватила всех.
Едва наступал вечер, как тревога охватывала все четвертое отделение. Старшие скреблись, мылись и чистились, тщательно причесывали волосы и спешили на улицу. Лишение прогулок стало самым страшным наказанием. Наказанные целыми часами жалобно выклянчивали отпуск и, добившись его, уходили со счастливыми лицами. Не останавливались и перед побегами. Улица манила, обещая неиспытанные приключения.
Весь Старо-Петергофский, от Фонтанки до Обводного, был усеян фланирующими шкидцами и гудел веселым смехом. Они, как охотники, преследовали девчонок и после наперебой хвалились друг перед другом.
Даже по ночам, в спальне, не переставали шушукаться и, уснащая рассказ грубоватыми подробностями, поверяли друг другу сокровенные сердечные тайны.
Только двоих из всего класса не захватила общая лихорадка. Костя Финкельштейн и Янкель были, казалось, по-прежнему безмятежны. Костя Финкельштейн в это время увлекался поэтическими образами Генриха Гейне и, по обыкновению, проморгал новые настроения, а Янкель… Янкель грустил.
Янкель не проморгал любовных увлечений ребят, он все время следил за ними и с каждым днем становился мрачнее. Янкель разрешал сложную психологическую задачу.
Он вспомнил прошлое, и это прошлое теперь не давало ему покоя, вырастая в огромную трагедию.
Ему вспоминается детский распределитель, где он пробыл полгода и откуда так бесцеремонно был выслан вместе с парой брюк в Шкиду.
В распределителе собралось тогда много малышей, девчонок и мальчишек, и Янкель – в то время еще не Янкель, а Гришка – был среди них как Гулливер среди лилипутов. От скуки он лупил мальчишек и дергал за косы девчонок.