Том 2. Романы и повести
Шрифт:
— Что такое?
— Не знаю, — отвечал пасмурно пан Харитон, — только видел, что мое семейство с волосами, и ни на лице, ни на руках не приметно ни одного струпа. Пойдем-ка в комнаты!
Проходя из покоя в покой и наконец обошед весь дом, они ни души не находили; даже в кухне никого не было. Что делать? Догадливый лекарь сказал Луке (который, управляясь с лошадьми во время бывшего смятения, не понимал, отчего домашние разбежались):
— Загляни-ка в печь; нет ли там чего? Слуга исполнил приказание и объявил, что она полна горшков и сковород.
— Чего ж лучше! — вскричал лекарь, — разбежавшиеся соберутся, а между тем мы сытно отобедаем. Прикажи-ка заглянуть
Пан Харитон кивнул головою, и проворный Лука бросился в погреб. В скором времени стол убран был изобильными яствами и напитками, и когда дело приближалось к концу, то лекарь умильно сказал:
— Я весьма доволен твоим угощением, как бы у самого пана сотника, и если ты щедро заплатишь мне за составленные для твоих больных лекарства, то я и впредь готов усердно служить тебе во всякое время.
— Заплатить за лекарства! — сказал протяжно пан Харитон, уставив на лекаря страшные глаза свои, — да разве ты употребил из них хотя ползолотника?
— Все равно, — отвечал медик, — они составлены и должны быть употреблены на дело. Виноват ли я, что у твоих домашних целы волосы и что они не обгорели?
— Полно, полно, пан лекарь! — возразил хозяин, — будет с тебя и того, что отвезут в город в моей повозке, а на дорогу велю уложить целый хлеб, несколько кусков свиного сала и баклажку с добрым пенником!
— О! — сказал лекарь с видом удовольствия, — коль скоро так, то чего больше!
Таким образом, мир снова водворился. Пан Харитон начал хвастать своими наливками, и лекарь надменно сказал:
— Не худы; но у меня в аптечном ящике есть сулейка с истинным сокровищем вроде наливок. Полтавский полковник в бытность у него нашего сотника подарил ему бочонок сливянки, объявив, что она стоит в погребе более двадцати лет. Сотник за излечение его от бессонницы, происшедшей от излишка совести, подарил мне баклажку, и я сей драгоценный эликсир берегу как наилучшее лекарство. Чтоб доказать, что не хвастаю, и поблагодарить тебя за два угощения, я попотчую тебя одним кубком, а больше не дам.
— И одного кубка довольно, — сказал пан Харитон, — чтоб судить о доброте твоего напитка.
Лекарь взял кубок, вышел и, вскоре возвратись и подавая пану Харитону, с хвастовством сказал:
— Изволь-ка выкушать! Ты сознаешься, что во всю жизнь не пивал подобной сливянки!
Пан Харитон выпил кубок и, подумав несколько, сказал:
— Не знаю, что ты находишь тут отменного! Сливянка, как и все прочие сливянки!
— Так, на вкус; но действие, ах, действие! Ты скоро его почувствуешь!
И в самом деле сливянка весьма скоро взяла свою силу. Пан Харитон начал зевать, морщиться, потягиваться и говорить несвязно; спустя немного он с трудом произнес:
— Смерть как спать хочется, — и растянулся на лавке.
— Так-то и всегда надобно поступать с вами, сутяги, — говорил лекарь, — теперь и нехотя заплатишь за мои мази и примочки!
Вышед на крыльцо, он сказал сидевшему там слуге:
— Скорее запрягай лошадей в повозку. Пан Харитон просил, чтобы, пока он отдыхает, съездил я в ближнее село за весьма нужным для него делом. Я умею править и один, а ты останься дома.
Лука без малейшего прекословия исполнил повеление и выпроводил лекаря за ворота, а сам, возвратясь к пану и видя, что он погружен в глубокий сон, присел к столу, убрал все недоеденное, выпил все недопитое и дошел на сенник отдохнуть после дороги.
Глубокая тишина водворилась в доме Харитоновой. Рассеянное семейство его собралось воедино в противустоящем доме пана Хризанфа и с робостию смотрело на окна своего дома; однако ж ничего не видало, ибо пан Харитон пиршествовал с лекарем и после започивал в горнице окнами в сад. После обеда множество приятелей и приятельниц собралось в доме Хризанфовом, любопытствуя узнать, чем кончился сей странный случай. Время проходило, а развязки не было. Тут Анфиза отправила посольство к приходскому священнику, прося его усильно, вооружась приличным сану его оружием, предводительствовать ими при вступлении в дом свой. Сия духовная особа от природы была неробкого духа, а потому и явилась у ворот дома Харитонова в сопровождении дьячка Фомы. Все многолюдство, как бывшее в доме пана Хризанфа, так и выстроившееся на улице, быв ободрено мужеством своего пастыря, предстало к нему кучею, и честный отец, облачась в святительские ризы, взяв в правую руку крест, а в левую курящееся кадило и возглашая приличное пение, первый вступил в покои. Хотя и приметно было некоторым, что голос его задребезжал и руки задрожали, однако это не мешало ему продолжать начатое. Вступив в храмину, где лежал, растянувшись на лавке, пан Харитон, он остановился, и все с ним бывшие побледнели.
— Вот он, — сказал священник, — опять преставился и, вероятно, уже более не восстанет. — Он окадил его ладаном, трижды ознаменовал крестом, окропил его и всю комнату святою водою и сказал во услышанием всем:
— Молитесь богу о успокоении души преставившегося, и бог его помилует.
Тут все лишние любопытные разошлись, ибо наступали сумерки, и нарочно приглашенные старухи спрятали тело покойного, одели в чистое белье и в любимую кармазинную черкеску*, вынесли в самую большую комнату и уложили на столе, по углам коего горели четыре больших церковных подсвечника. Домашние удалились на покой, женщины все без изъятия — в комнату Анфизы, а мужчины расположились у Власа. Столько-то страх обуял их!
Дьячок Фома, осушив из поставленной подле него сулеи добрую меру, богобоязненно возгласил: «Блажен муж, иже не идет на совет нечестивых!»*и так далее.
Долго занят был почтенный Фома тремя различными предметами: чтением, лобызанием с сулеею и зеваньем. Когда петухи первым пением возвестили полночь, то Фоме показалось, что покров на покойнике шевелится. «Вот дурачество! — сказал он про себя. — Неужели и я — полудуховная особа — уподоблюсь мирянам в невежестве? Никак! никогда не скажу: я видел то, что мне только чудилось! Дай-ка поздороваться с сулеею».
Пан Харитон за четверть часа уже проснулся. Услыша бормотанье Фомы, он узнал, что тот читает псалтырь. Открыв до половины глаза и видя себя на столе под церковным покровом, а в ногах горящие светильники, он сейчас догадался, что его сонного сочли мертвым и готовили к погребению. По своему крутому нраву он хотел было оторвать у дьячка пучок; но скоро отдумал, представя только, что он слушался повеления других и слушался охотно, потому что в сем состоит житейский доход его. Всех более винил он своих злодеев, панов Иванов, которые подложным письмом выманили его из города. Он, зная давнишнюю преданность к его дому всего причта церковного в своем приходе, никак не хотел думать, чтобы дьячок Фома решился изменить ему и написать от имени жены такую небывальщину. Посему когда Фома, поднося к губам сулею, возгласил: «Вечный покой душе Харитоновой!», то он ласково отвечал: «Спасибо, дружище!»