Том 2. Рожденный для мира / Том 3. Рожденный для любви
Шрифт:
— Ничего, я ведь без предупреждения, так что ты меня извини, Михаил Юрьевич. — В крови у Михаила разом бешено скакнул уровень адреналина. То, как в ответ обратился Воронцов! На «ты», он всё-таки глава Боярской думы и сильно старше по возрасту — но по имени-отчеству. То есть как официальный этикет предполагает в их ситуации между равными. — Глядя на сегодняшнее обручение, не оставил Господь нашу Россию? И цесаревну спас, и императора насчёт свадьбы уговорил. Ну что же, действительно лучший выбор в нашей ситуации.
— Благодарю, Никодим Феоктистович. И отдельно благодарю за поддержку. Надеюсь, все вместе сможем остановить подступающую Смуту. И уже лично хочу вам принести извинения… за деда и за родителей.
— Неправильно думаешь, — неожиданно резко ответил Воронцов. — Нет больше Столешниковых. Забудь, это уже прошлое, пыль
— Благодарю за науку, Никодим Феоктистович.
— Хорошо. И хорошо, что ты насчёт Смуты тоже понимаешь. Ночью я уезжаю, иначе мой приезд не скрыть, я сейчас для всех в поместье на Волге лечусь. А перед этим обсудить надо, и срочно. Чтобы когда про обручение всё же дознаются, ни Дума, ни премьер, ни Дворянское собрание поперёк нашего слова и императора пикнуть не смогли.
Михаил безумно хотел спать. Но он также понимал, что Воронцов сейчас пришёл не просто так. И не из желания чего выторговать или подловить, пока собеседник устал. Есть некоторые вещи, которые главам родов и в самом деле важно обсудить с глазу на глаз, не всё можно доверить даже самой защищённой почте. А на следующие полгода, до официального внесения в Думу предложения о новом боярском роде, они не встретятся. Не по чину, так что любой случайный разговор без свидетелей немедленно вызовет подозрения. Придётся уходить в Библиотеку. Да, отдых там — иллюзия, потом усталость накатит вдвое сильнее. Зато сейчас на какое-то время это сможет вернуть ясность разума.
За окном кабинета Библиотеки было то ли раннее утро, то ли уже вечер, не разобрать: солнца не видно, тяжёлые тучищи заволокли горизонт, придавив его завесой густого молочного тумана. В приоткрытое окно тянуло холодом и неуютной сыростью. На стекло прозрачной стены раз за разом накатывала морская волна, шумно и бесполезно рассыпаясь, бестолково и напрасно пытаясь проломить преграду и затопить кабинет. Михаил оглядел беспорядок на столе и вообще в комнате: повсюду валялись листки и тома воспоминаний. Надо же, а ведь последний раз он сюда заглядывал перед самым нападением монстра-Румянцева, да и то ненадолго. Потом как-то обходился, и опасно было: как отреагирует лаборатория… Да и желания не возникло ни разу, даже не вспоминал почти. Так что сейчас пришлось потратить время на хотя бы минимальную уборку — книги стопками по углам, бумаги в ящики стола. Лишь затем разложить кресло и лечь подремать.
Очнулся Михаил оттого, что у него затекла шея. Сначала порадовался, что события в Библиотеке никак не отражаются на реальном теле. Потом всё же попытался размять застывшие мускулы, так как пока он здесь — шея болела. Дальше бросил взгляд за окно. Там уже царила ночь, туман рассеялся и тучи ушли, небо пылало множеством звёзд Южного полушария, очень узнаваемо рядом с Млечным путём висел Южный крест. А ещё недалеко можно было различить серую громаду маяка, любоваться вращением гигантского то рубина, то изумруда на его вершине. Он зажигался сравнительно недалеко, километрах в двух. При чистоте морского простора буквально рукой подать — и в темноте морской южной ночи взглядывал как бы именно в окно кабинета. Зрелище было очень красивое, и в другое время Михаил, наверное, дал себе время полюбоваться. Но сейчас его подстёгивала мысль, что там, в реальном мире ждёт Воронцов. Так что, наспех выпив кофе, Михаил принялся искать нужную информацию. При этом долго и упорно себя костерил, что перед тем как вздремнуть, решил убраться, и второпях расчищал кабинет абы как. В итоге бумаги и книги памяти Михаила-два оказались сложены кучами и в полном беспорядке, и пришлось пересматривать чуть ли не половину, прежде чем нашлось то самое, необходимое, и можно было возвращаться.
Наконец время возобновило свой бег. Если Воронцов и заметил небольшую заминку в момент перехода, то списал на усталость. Зато дальше пошёл и в самом деле конструктивный разговор. Причём по большей части Михаилу оставалось лишь поддакивать, искренне радоваться, что Воронцов на его стороне и мысленно давать себе оплеухи: и вот с этим тиранозавром от политики он летом собирался воевать? Это вам не Румянцевы и прочая по большому счёту жадная, но недалёкая шушера, волей случая оказавшаяся наверху пищевой цепочки. Натуральный монстр, просчитывающий варианты на десять шагов вперёд. Нет уж, рано и ему, и Оле в большую политику. Они оба, конечно, далеко не караси, а скорее уже молодые щуки, вот только акула-мегалодон в кресле напротив любую щуку проглотит и не подавится. Так что свою информацию Михаил под завершение разговора передавал с чистой душой. В нынешней ситуации чем крепче будет позиция Никодима Воронцова внутри клана, тем спокойнее будут спать Оля, Михаил и его сёстры.
— Благодарю вас, Никодим Феоктистович. И вот, — Михаил написал на листке десяток фамилий из тех, кто в прошлой реальности стал ближайшими подручными Леонида Воронцова во время кланового переворота. — Я не хочу этих людей ни в чём обвинять, но моя разведка заметила подозрительное шевеление вокруг вот этих людей. Не смею советовать и это ваше внутреннее дело, но, на мой взгляд, стоило бы именно их проверить повнимательнее.
Воронцов взял листок, некоторое время вчитывался, запоминая имена. Дальше бумага рассыпалась прямо в его пальцах в труху, и Михаил даже не сообразил, какое Никодим применил плетение. Словно магии и не было.
— Благодарю, Михаил Юрьевич. Три фамилии совпадают и с моими подозрениями, кто воду мутит, а вот остальные хорошо сидят, незаметно. Но мы их обязательно проверим, — глаза Никодима Воронцова сверкнули тяжёлым, нехорошим блеском. — Ты, смотрю, ещё чего-то попросить хочешь? Говори, обещаю — останется между нами.
— Никодим Феоктистович, хотел вас попросить подумать вот о чём. Когда виновных найдёте — не решайте дело клановым судом. В измене обвинять — позор на род, так что пусть на каждого найдётся серьёзное уголовное дело, дальше имперский суд и каторга. А там уже по дороге, если будет на то воля судьбы, может и несчастный случай произойти.
Никодим Воронцов задумался на несколько минут. Потом с неподдельным любопытством спросил:
— Зачем? Ты ведь не просто так просишь. Ты умный человек, я это давно понял. А такой вот суд хотя и небольшой ущерб репутации, но будет. Зачем? Убеди меня, я готов выслушать.
— Мы, дворяне, слишком привыкли к безнаказанности. Слишком привыкли, что всё решается внутри клана, а от закона клан нас всегда закроет. Накажет, но — как своего, то есть мягко. И попытка измены отсюда, и полное беззаконие, которое творят многие, особенно из старшего дворянства. Те, кто сейчас измену готовил, они ведь уверены: самое страшное, что им грозит — это пожизненная ссылка в какое-то родовое поместье. Ну будут они сидеть, вино пить, телевизор смотреть да крестьяночек лапать, а жизнь она долгая, может, ещё и снова удача повернётся. А нужно, чтобы помнили — за нарушения закона и интересов семьи и империи голову с них снимут также легко, как с любого простолюдина. Гнева главы клана они давно не пугаются, а вот имперского суда, неотвратимого и жесткого — могут. Да и потом, когда мы уже старшие роды давить начнём, а обязательно ведь придётся давить — пусть боятся. Если уж сам глава Боярской думы сказал, что нарушителей закона даже из своих родичей покрывать своей властью и именем не станет, то вас и подавно на дыбу вздёрнут.
Никодим ответил не сразу. Минут пять сидел, о чём-то размышляя, дальше неожиданно тяжело вздохнул и сказал:
— Старею. Ведь то же самое почти, только другими словами, мне сын и наследник буквально на днях сказал. Страх потеряли, потому что уверены — чего ни натворят, то семья всегда пожурит, но укроет. Вот так и рождаются чудовища вроде моего внука Леонида. Что так смотришь? Да, мой внук был, только я тебе спасибо сказать должен, что не пришлось его своими руками удавить. И отец его тебе спасибо скажет, что сына не пришлось своими руками вешать, падаль такую. И вот как подумать — не мог он меня и своего отца в одиночку обманывать, кто-то ещё из семьи ему помогал. И плевать им, что узнай про них, то всю семью на вилы бы подняли. Старею, жалею, — в глазах полыхнул натуральный огонь. — А гниль в семье калёным железом выжигать надо, пока с одной гнилой ветви всё древо не заболело и не зачахло. Чтобы даже мысли ни у одного иуды не возникло Смуту развязать. И в империи выжигать — до пепла. Придётся — и опричнину возродим. Спасибо, Михаил Юрьевич. Убедил.