Том 2. Студенты. Инженеры
Шрифт:
Наверху мелодично, нежно и так печально пел хор: «Свете тихий».
И «Свете тихий», и «Слава в вышних богу» были любимыми напевами Карташева.
Его охватило с детства знакомое чувство, — бывало, маленький он так же стоял и прислушивался к этим мотивам, тихо и торжественно разносившимся по церкви. А сквозь облака ладана, прорезанные косыми лучами солнца, строго смотрели образы святых.
Пение кончилось.
Подняв голову, Карташев рассматривал образа на куполе.
Всё там, на том же месте, и тот рядом с головой быка, и тот другой, пашущий, и все они вечные, неподвижные при своем
— Понимайте в духе истины и разума!
А свелось к тому же языческому, к тому же идолопоклонству, к грубому мороченью, эксплуатации, уверению в том, чего никто не знает, не может знать и что в конце концов так грубо, грубо.
И, несмотря на то, что часть общества уже вполне сознательно относится к суеверию, сколько еще веков, а может быть, и тысячелетий, сохранит человечество эту унизительную потребность быть обманутым, дрожать перед чем-то, над чем только стоит немножко подумать, чтобы все сразу разлетелось в прах. Хотя бы то: где все эти бородатые боги заседают, на какой звезде, на каком куске неба и что такое это небо? Географию первого курса достаточно знать. Отчетливо конкретно представить себе только это — и точно повязка с глаз спадет, и сразу охватит унизительное чувство за этих морочащих, и хочется сказать им:
— Идите же вон, бесстыдные шарлатаны.
И Карташев уже сверкающими злыми глазами смотрел на стоявшего на амвоне священника.
«Лучше в сад уйду», — подумал он и вышел из церкви, как раз в то время, как туда хотела войти Маня.
— Не застала дома, — сказала она, — ты куда?
— В сад.
Маня пошла с ним, и он говорил ей:
— Иногда так наглядно, так осязательно чувствуешь всю комедию и ложь религии, что сил нет выносить охватывающее тебя унижение.
Он сел на садовой скамье.
Маня была задумчива.
— Как тебе понравился Савинский?
Отрываясь от своих мыслей, она рассеянно ответила:
— Он очень интересный, наблюдательный, умный и начитанный.
— Ты как относишься к его возражениям?
Маня пожала плечами.
— Несомненно, что мы очень мало обращаем внимания на образование. И может действительно случиться, раз прицел неправилен — ошибочен и выстрел; в данном случае жизнь пойдет насмарку, даром пропадет. А жизнь одна — и хотелось бы использовать ее как можно правильнее. А с другой стороны, что-то роковое идет, так идет, что захватывает, тянет. Знаешь, я думала о тебе. Нет, ты в нашу компанию не залезай, не торопись. Перед тобой такой путь, который рано или поздно, а откроет тебе глаза, и тогда уже иди сознательно, проверивши, имея возможность проверить, а мы ведь, собственно, лишены этой возможности. Мне кажется, новая жизнь будет длиннее нашей. Ты как-то не торопишься жить, ты старше меня, а ребенок еще во многом. Поздно развиваешься, растешь. И расти. Если б еще жена тебе попалась хорошая. С тобой можно говорить на эту тему?
— Говори…
— Лучше Аделаиды Борисовны не найдешь, Тёма.
— Я знаю.
— Если знаешь, то зачем же ты тянешь?
— Видишь, если говорить серьезно, то теперь мне кажется, это более достижимо, чем было тогда. Я теперь инженер,
Служба кончилась. С Аглаидой Васильевной вышли и мать Наталия, и красавица послушница.
Мать Наталия рассыпалась в поздравлениях, а послушница молчала и загадочно и смело смотрела своими глазами на Карташева.
Смотрел на нее и Карташев, и хотелось бы ему заглянуть на мгновенье в ее душу, чтоб узнать вдруг все ее сокровенное.
А мать Наталия, очевидно, совсем не хотела этого и торопливо-почтительно стала прощаться.
XIV
Карташев, не успевший сделать нужных покупок, мог выехать только в понедельник и приехал в Бендеры во вторник утром.
С этим же поездом по делам уезжал старший Сикорский, и его провожала Елизавета Андреевна. Таким образом, Карташев встретился с ней на вокзале, страшно обрадовался и вместе с ней поехал на дачу.
После первых радостных приветствий, пересказа того, что случилось в Одессе, передачи привезенных Марье Андреевне разных отсутствовавших в Бендерах фрукт и сделанных ею поручений, младший Сикорский сказал:
— Ну, а теперь едем в управление принимать чертежи, проекты, бумагу, инструменты, потому что нас гонят на линию, и через два дня едем.
В управлении Карташев, передав Пахомову письмо Савинского, пошел с Сикорским к Борисову.
— Вот ему сдавайте все, — сказал Борисову Сикорский.
— Что значит «все ему сдавайте»? На руках он все это унесет? Нужны ящики, люди, подводы, наконец, чтоб увезти отсюда все сданное. Готово все это?
Карташев молча отрицательно мотнул головой, а Борисов ответил:
— А нет — так проваливайте, потому что и настоящего дела по горло.
Сикорский отвел Карташева в сторону и сказал:
— Разыщите Еремина и вашего Тимофея, пусть Еремин купит ящики какие-нибудь, ну, хоть из-под апельсинов, пусть найдет подводу и едет сюда. Собственно, конечно, Борис Платонович мог бы пока и так выдавать, складывали бы пока на полу.
— Совершенно не мог бы, — ответил услыхавший Борисов, — не дальше как вчера вот так как раз отпускали, а пока послали искать ящики и извозчиков, половину растаскали. Поверьте, что в ваших же интересах призываю вас к совершенно справедливому, во всех парламентах даже и в коммуне принятому, порядку.
— Ну, идите, — махнул рукой Сикорский.
Через час Карташев с Ереминым и Тимофеем принимали от помощников Борисова по спискам принадлежащее им и укладывали в ящики.
— Вот что, — сказал Карташеву Борисов, отрываясь от работы и выходя из-за своего стола, — какая ни на есть, а будет материальная отчетность, и если у вас счетовода еще нет, то пока вы хоть ведите реестр получаемого.
— Я ведь беру опись.
— Ну-у… — заикнулся слегка Борисов, — а если вы потеряете опись, — где у вас след того, что такая опись была? А вы заведите книжку себе, — на книжечке напишите…