Том 2. Студенты. Инженеры
Шрифт:
Как Пахомов сказал, так и вышло: прямая получилась в семь верст.
После нескольких объяснений на карте Карташев под руководством Пахомова сделал новый угол. Было уже одиннадцать часов утра.
— Ну, здесь тоже опять что-нибудь вроде семи верст будет. До вечера не дойдем. Разбейте кривую и ведите сколько успеете дальше линию, а я поеду в город и вечером приеду прямо уже в Киркаешты. Карту себе возьмите. Вам ничего в городе не надо?
— Нет, благодарю вас.
Пахомов сел в парный экипаж, все время ехавший невдалеке, кивнул головой и поехал,
Когда экипаж скрылся, Еремин, бросив вешить, возвратился к Карташеву и сказал:
— Как прикажете? Время обедать.
— Я разобью еще эту кривую, а вы, пожалуй, со своими рабочими садитесь обедать, разведите огонь, вскипятите пока воду, пошлите в эту деревню, может быть, можно немного водки купить, не больше как по стакану на человека.
Рабочие с полуоткрытыми ртами слушали насторожившись; Еремин угрюмо-недовольно сказал:
— Слушаю-с.
— Ну, скорее разобьем эту кривую! — крикнул Карташев.
И работа везде весело закипела. Двое ереминских рабочих уже бежали в соседнюю деревню. Копейка обламывал сучья сухого дерева, вытащил чайник и побежал за водой.
В то время как Карташев незаметно входил в роль Пахомова, Тимофей входил в роль Карташева. Одну половину кривой разбивал сам Карташев, а другую Тимофей и, смотря в щелку эккера, грозно кричал:
— Черт полосатый, тебе говорят: вправо. Ладно! Бей!
И новый кол забивался.
Кривую кончили, баран жарился, чайник кипятился, стояла наготове водка. Под одним деревом сидели все и в ожидании еды вели непринужденный разговор.
Тимофей гордился приобретенным влиянием над Карташевым и от поры до времени старался показать это перед рабочими. Карташев выше головы был доволен своей новой ролью и, добродушно щурясь, не мешал Тимофею командовать.
Когда уже все устроилось и предлогов командовать больше никаких не было, Карташев спросил полулежавшего Тимофея:
— Ты сам откуда, Тимофей?
— Я издалека… из-за Волги…
— Места там у вас привольные.
— Было, да сплыло, — сплюнул Тимофей. — Земли — оно много и сейчас, да за чужими руками, а наш брат, мужик, не хуже как в каменном мешке бьется на своем сиротском наделе.
— А земля в чьих руках?
— У господ, у купцов, удельная, казенная… А порядки везде такие, что стало хуже неволи. А особенно у купцов. Они цену тебе назначили пятнадцать рублей за десятину и рубль задатку. Паши, сей, жни, молоти даже, только зерно к нему в амбарт. До покрова отдал деньги — бери зерно, нет — в покров по базарной цене хлеб остался за хозяином. А в покров нет ниже цены, — барки ушли, сразу на полцены хлеб упадет. И выходит так, что весь хлеб отдал, а заверстать его не хватило. Еще пять — три рубля остается в долгу на мужике. Вексель пиши. Вся работа, значит, пропала, семена отдал да еще долгу накрутил себе на шею. В крепостных были, половина работы шла на барина — три дня твоих, три дня моих, праздник ничей, а тут все твои и с праздником, да с семенами, да с долгом еще: отрабатывай зимой по рублю за месяц… Так сладко, что некуда
— У вас, — степенно заговорил Копейка, — хотя по пятнадцати рублей да мера сотенная, а у нас сороковка по тридцати.
— А ты откуда?
— Из Елисаветградского уезда, села Благодатной.
«Дяди Хорвата?» — подумал Карташев.
— Хорвата?
— Его самого. А за все штраф: всю кровь пьют. А уж этот приказчик у него, Конон…
— Конон Львович?
— Он самый! Такого аспида сам черт у цицки своей выкормил. Да и пустил на свет на пагубу добрым людям.
Карташев смущенно слушал. Тот самый Конон Львович, который был и у его матери. Он вспомнил тогдашнюю историю, когда с Корневым они поскакали утром в поле.
И остальные рабочие, каждый из своего угла России, говорили о той же неприглядной картине жизни простого народа.
Если бы все это Карташев читал в какой-нибудь прогрессивной газете, он читал бы с предубежденным чувством, что все это подтасовано, сгущено, предвзято.
Таких подозрений здесь не могло быть. Люди эти никаких газет и не читали, и читать не умели, и даже не знали, что где-то кто-то тоже заботится об их интересах.
И ясно было одно, что это действительно сброд обездоленных, несчастных людей, для которых кусок мяса, стакан чаю, ласковое слово — уже праздник жизни.
Конечно, не в его, Карташева, власти изменить неизбежный тяжелый ход жизни, но в его полной власти эти несколько дней, на которые судьба свела его с этими людьми, превратить в возможный праздник для них, сделать все, что от него зависит.
Поели барана, достали опять огурцов, выпили водки. Угостили и Карташева, и он хлебнул. И такой вкусный и сочный был баран, что всего его съели без остатка, а кости побросали увязавшейся собачонке, лохматой, несчастной, но уже ставшей общей любимицей и получившей кличку «Черногуз» за свой черный зад.
Карташев хотел было сейчас после еды начинать, но рабочие попросили час-два заснуть.
Тимофей авторитетно посоветовал Карташеву согласиться.
— Наверстаем, — подмигнул он.
Карташев согласился и с часами в руках сидел под деревом. Потом ему пришло в голову устроить сюрприз рабочим и вскипятить новый чайник. Он наломал новых сучьев, сходил за водою. Чайник успел вскипеть, он сам выпил еще стакан чаю.
Потом разбудил рабочих.
Сюрпризом рабочие были очень тронуты, жадно роспили приготовленный чай и начали энергично собираться на работу.
Прошли прямую в шесть верст, Карташев на свой риск сделал еще угол и прошел по новой линии еще три версты.
В Киркаешты возвратились они уже в сумерки. Все и Пахомов были уже налицо. Узнав о положении дел, он только молча кивнул головой.
Дни потянулись за днями в непрерывной напряженной работе.
Карташев все больше входил во вкус этой работы.
Высокий пикетажист заболел такими жестокими приступами лихорадки, что его пришлось отправить назад.
Карташев взял на себя и разбивку кривых, и пикетаж, с обещанием не задерживать Сикорского…