Том 2. Сумерки духа
Шрифт:
Сонечка встала и подошла к окну. Прислонившись головой к портьере, придерживая ее немного театральным жестом, она смотрела на мутный снег и мутное небо, думая о щегольских санках, промчавшихся мимо, и офицере в белой фуражке, который сидел в санях и даже взглянул наверх.
Валентина тоже встала и подошла к Сонечке. Валентина была днем менее красива, цвет лица казался смуглее, огромные глаза еще больше от легких теней над ресницами. Выражение лица с каждой минутой делалось суровее и вынужденнее.
Сонечка взглянула
– О чем вы задумались, Сонечка? – произнесла Валентина.
– Так… Тоскливо…
– Что ж все тосковать? А вы бы почитали, музыкой занялись, то, другое…
– Что музыка? Я молода… Вот пока молода, и повеселиться бы… Я так ждала, так ждала, когда кончу… Думала – вот, широко распахнутся передо мной двери жизни…
– Откуда у вас такие слова, Сонечка? Верно, вы потихоньку французские романы читали?
– Нет, мы русские читали. И в русских многое сказано. Да, ждешь-ждешь – и устанешь ждать…
Валентина взглянула на Сонечку. Действительно, вся ее маленькая фигура, миловидное лицо, глаза – вся она выражала какое-то ожидание, тревогу, нетерпение…
– Чего же вы ждете, Сонечка?
– Ах, как я бы хотела… Я бы хотела… Любить и быть любимой…
Последние слова Сонечка произнесла с придыханием, шепотом. Валентина сначала сделала движение назад, потом усмехнулась и ласковым жестом обняла Сонечку.
– А, барышня у нас замуж хочет? – шутливо произнесла она. – Ничего, ничего, женихи найдутся… Только, право, следует сначала повеселиться. Вот на бал съездите, туда, сюда…
Валентина уже несколько раз видела Сонечку и всегда относилась к ней со сдержанным участием, точно присматриваясь. Теперь она вдруг заговорила весело, просто и равнодушно. Сонечка ей показалась не пустым полем, на котором ничего не растет, потому что не посеяно, а полем, где действительно ничего не посеяно, но где все равно ничто не может вырасти. Сонечка как Сонечка уже перестала ее трогать. Ей было интересно другое.
– Вот что, дуся моя, я вам расскажу… – зашептала вдруг Сонечка, – но тут вошел лакей и доложил:
– Господин Кириллов.
Что-то неуловимое пробежало по лицу Валентины. Она подняла ресницы и сказала:
– Попросите в кабинет. Я сейчас выйду. Толстая дама поднялась.
– Мы уж не будем вам мешать, душенька, к вам кто-то приехал… А кто это?
– Профессор один московский. Да куда же вы, Анна Ивановна? Перейдемте в кабинет, там у меня топится камин, посидите.
– Нет, нет, нам пора. Только на минуточку разве, посмотреть этого профессора… Иди, Сонечка, моя шляпка, кстати, в кабинете осталась…
Сонечка уже юркнула вон. Тетушка поплыла за нею. Валентина подошла к брату.
– Тебе хуже сегодня, Ваня? Эта болтушка тебя расстроила?
– Да. Пожалуйста, давай мне знать, кто у тебя. Я ни ее, ни эту Сонечку неприличную видеть не в состоянии.
– Чем же Сонечка виновата? Ребенок…
– Хорош ребенок! Противно видеть жадные и глупые глаза с вечной просьбой: ах, если бы мужчина! Ах, если бы такой офицер, о котором у нас в институте с незапамятных времен рассказы ведутся!
– Ты болен и раздражаешься, – сказала Валентина кротко. – Ты знаешь, я не люблю, когда ты так резок.
Иван Сергеевич сверкнул на нее глазами из-под нависших бровей.
– Позови Ефима, домой пойду, лягу. Ты потом зайди узнать, жив ли.
Лакей помог ему подняться с кресла. Опираясь на его руку, Иван Сергеевич пошел к двери. Даже спина его, в синем меховом кафтанчике, слегка сгорбленная, выражала гнев и раздражение.
Валентина проводила его глазами, потом медленно провела рукой по волосам – и пошла в кабинет.
В кабинете, действительно, топился камин. Опять куски кокса пылали широко и жарко, и красные отраженья мелькали на стене напротив. Здесь было еще темнее от тяжелых портьер, да и день уже гас.
Толстая тетенька успела познакомиться с Кирилловым, да и Сонечка тоже. Кириллов, от неожиданности сделавшийся еще более неловким, стоял в принужденной позе и с застывшей, почти страдальческой улыбкой слушал рацеи полной дамы. Сонечка стояла сбоку, у стола, и бросала на Кириллова взоры из-под ресниц.
– А мы уж познакомились, – заявила тетушка, увидя Валентину. – Мсье Кириллов говорит, что в Москве гораздо веселее живут, чем в Петербурге.
– Я, право, сам не знаю… Я живу очень уединенно… Но слыхал, что общество дружнее.
– Конечно, конечно, вы ученый человек… Но молодежь, студенты, например? Ведь московские студенты славятся.
– Они лучше, чем у нас, в нашем холодном Петербурге? – проговорила Сонечка тихо и скромно.
Валентина подошла ближе. Надо было выручать Кириллова.
– Вы не можете вообразить, моя добрая Анна Ивановна, – начала она, смеясь, – какой нелюдим Геннадий Васильевич! У него почти нет знакомых. Да и ко мне его бы не залучить, если б не встретились кое-какие общие дела…
– Ах, у вас дела! А у нас-то, у нас-то, Сонечка! Ведь еще за гипюром нужно заехать. Прощайте, душенька, мы торопимся.
– Да свиданья, – сказала Сонечка, протягивая руку Кириллову, и странно улыбнулась.
Кириллов в замешательстве слишком крепко стиснул пухлую ручку и даже потряс ее. Начались поцелуи.
Когда Валентина, проводив дам, вернулась в кабинет, Кириллов спросил ее:
– Что с вами? Мне кажется, вы не совсем здоровы… Я не мешаю?
Валентина опустилась в кресло у камина и устало откинула голову назад.
– Нет, – проговорила она. – Ничего. Я немного расстроена и зла. С утра голова болела, а потом пришли эти гостьи…