Том 2. Тихий Дон. Книга первая
Шрифт:
— Пиво есть?
— Уже нет, господин ко́зак.
— Мы за деньги.
— Езус-Мария, да разве я… Ах, господин ко́зак, верьте честному еврею, нет пива!
— Брешешь ты, жид!
— Та, пан ко́зак! Я уже говорю.
— Ты вот чего… — досадливо перебил Крючков и полез в карман шароваров за потертым кошельком. — Ты дай нам, а то ругаться зачну!
Еврей мизинцем прижал к ладони монету, опустил вывернутое трубочкой веко и пошел в сени.
Спустя минуту принес влажную, с ячменной шелухой на стенках, бутылку водки.
— А
— Я говорил — пива нету.
— Закусить-то дай чего-нибудь.
Крючков шлепком высадил пробку, налил чашку вровень с выщербленными краями.
Вышли полупьяные. Крючков приплясывал и грозил кулаком в окна, зиявшие черными провалами глаз.
В стодоле зевал Астахов. За стенкой мокро хрустели сеном кони.
Вечером уехал с донесением Попов. День разменяли в безделье.
Вечер. Ночь. Над местечком в выси — желтый месяц.
Изредка в саду за домом упадет с яблони вызревший плод. Слышен мокрый шлепок. Около полуночи Иванков услышал конский топот по улице местечка. Вылез из канавы, вглядываясь, но на месяц легло облако; ничего не видно за серой непроглядью.
Он растолкал спавшего у входа в стодол Крючкова.
— Козьма, конные идут! Встань-ка!
— Откуда?
— По местечку.
Вышли. По улице, саженях в пятидесяти, хрушко чечекал копытный говор.
— Побегем в сад. Оттель слышнее.
Мимо дома — рысью в садок. Залегли под плетнем. Глухой говор. Звяк стремян. Скрип седел. Ближе. Видны смутные очертания всадников.
Едут по четыре в ряд.
— Кто едет?
— А тебе кого надо? — откликнулся тенорок из передних рядов.
— Кто едет? Стрелять буду! — Крючков клацнул затвором.
— Тррр, — остановил лошадь один и подъехал к плетню. — Это пограничный отряд. Пост, что ли?
— Пост.
— Какого полка?
— Третьего казачьего.
— С кем это ты там, Тришин? — спросили из темноты.
Подъехавший отозвался:
— Это казачий пост, ваше благородие.
К плетню подъехал еще один.
— Здорово, казаки!
— Здравствуйте, — не сразу откликнулся Иванков.
— Давно вы тут?
— Со вчерашнего дня.
Второй подъехавший зажег спичку, закуривая, и Крючков увидел офицера в форме пограничника.
— Наш пограничный полк сняли с границы, — заговорил офицер, пыхая папироской. — Имейте в виду, что вы теперь — лобовые. Противник завтра, пожалуй, продвинется сюда.
— Вы куда же едете, ваше благородие? — спросил Крючков, не снимая пальца со спуска.
— Мы должны в двух верстах отсюда присоединиться к нашему эскадрону. Ну, трогай, ребята! Всего хорошего, казачки!
— Час добрый.
Ветер сорвал с месяца завесу тучи, и на местечко, на купы садов, на шишкастую верхушку стодола, на отряд, выезжавший на взгорье, потек желтый мертвенный свет.
Утром уехал с донесением в сотню Рвачев. Астахов переговорил с хозяином, и тот, за небольшую плату, разрешил скосить лошадям клевера. С ночи лошади стояли оседланные. Казаков пугало то, что
Хозяйская пашня была неподалеку от стодола. Астахов назначил косить Иванкова и Щеголькова. Хозяин, под белым лопухом войлочной шляпы, повел их к своей деляне. Щегольков косил, Иванков сгребал влажную тяжелую траву и увязывал ее в фуражирки. В это время Астахов, наблюдавший в бинокль за дорогой, манившей к границе, увидел бежавшего по полю с юго-западной стороны мальчишку. Тот бурым неслинявшим зайцем катился с пригорка и еще издали что-то кричал, махая длинными рукавами куртки. Подбежал и, глотая воздух, поводя округленными глазами, крикнул:
— Ко́зак, ко́зак, пшишел герман! Герман пшишел оттонд.
Он протянул хоботок длинного рукава, и Астахов, припавший к биноклю, увидел в окружье стекол далекую густую группу конных. Не отдирая от глаз бинокля, зыкнул:
— Крючков!
Тот выскочил из косых дверей стодола, оглядываясь.
— Беги, ребят кличь! Немцы! Немецкий разъезд!
Он слышал топот бежавшего Крючкова и теперь уже ясно видел в бинокль плывущую за рыжеватой полосой травы кучку всадников.
Он различал даже гнедую масть их лошадей и темносинюю окраску мундиров. Их было больше двадцати человек. Ехали они, тесно скучившись, в беспорядке; ехали с юго-западной стороны, в то время как наблюдатель ждал их с северо-запада. Они пересекли дорогу и пошли наискось по гребню над котловиной, в которой разметалось местечко Любов.
Высунув из морщиненых губ кутец прикушенного языка, сопя от напряжения, Иванков затягивал в фуражирку ворох травья. Рядом с ним, посасывая трубочку, стоял колченогий хозяин-поляк. Он сунул руки за пояс, из-под полей шляпы, насупясь, оглядывал косившего Щеголькова.
— Рази это коса? — ругался тот, злобно взмахивая игрушечно-маленькой косой. — Косишь ей?
— Ко́сю, — ответил поляк, заплетая языком за обгрызанный мундштук, и выпростал один палец из-за пояса.
— Этой твоей косой у бабы на причинном месте косить!
— Угу-м, — согласился поляк.
Иванков прыснул. Он хотел что-то сказать, но, оглянувшись, увидел бежавшего по пашне Крючкова. Тот бежал, приподняв рукой шашку, вихляя ногами по кочковатой пахоте.
— Бросайте!
— Чего ишо? — спросил Щегольков, втыкая косу острием в землю.
— Немцы!
Иванков выронил фуражирку. Хозяин, пригибаясь, почти цепляя руками землю, словно над ним взыкали пули, побежал к дому.
Только что добрались до стодола и, запыхавшись, вскочили на коней, — увидели роту русских солдат, втекавшую со стороны Пеликалие в местечко. Казаки поскакали навстречу. Астахов доложил командиру роты, что по бугру, огибая местечко, идет немецкий разъезд. Капитан строго оглядел носки своих сапог, присыпанные пыльным инеем, спросил: