Том 3(2). Историческое подготовление Октября. От Октября до Бреста

Троцкий Лев Давидович

Из Гатчины наши отряды продвигались по железной дороге дальше в сторону Луги и Пскова. Оттуда подошло им навстречу еще несколько поездов с ударниками и казаками, которых вызывал Керенский или отправляли отдельные генералы. С одним из эшелонов было даже вооруженное столкновение. Но большинство солдат, которых направляли к Петрограду, при первой же встрече с представителями советских войск заявляли, что их обманули и что они не поднимут руки против власти рабочих и солдат.

Внутренние трения

Тем временем борьба за власть Советов распространялась по всей стране. В Москве борьба приобрела крайне затяжной и кровавый характер. Может быть, не последней причиной этого явился тот факт, что руководители восстания не проявили сразу всей необходимой решительности наступления. В гражданской войне более, чем во всякой другой, победа может быть обеспечена только решительным и непрерывным наступлением. Колебаться нельзя, вести переговоры — опасно, топтаться выжидательно на месте — гибельно. Дело идет о народных массах, которые еще не держали в руках власти, которые находились всегда под ярмом другого класса и которым больше всего не хватает поэтому политической самоуверенности. Колебание в руководящем центре революции сейчас же разлагает их. Только в том случае, если революционная партия твердо, неуклонно идет к своей цели, она может помочь трудящимся преодолеть привитые столетиями инстинкты рабства и привести рабочие массы к победе. И только на пути решительного наступления победа может быть достигнута с наименьшей затратой сил и жертв.

Но вся трудность состоит именно в том, чтобы достигнуть решительной

и твердой тактики. Неуверенность массы в своих собственных силах, отсутствие у нее опыта власти отражаются и на вождях, которые, в свою очередь, находятся, кроме того, под могущественным давлением буржуазного общественного мнения сверху.

Либеральная буржуазия с ненавистью и ожесточением воспринимала мысль о самой возможности установления господства трудящихся масс. Она давала этим своим чувствам выражение посредством всех тех бесчисленных органов, какими она располагает. За ней тянулась интеллигенция, которая, при всем своем словесном радикализме и социалистической окраске своего миросозерцания, в самых глубинах своего сознания насквозь пропитана рабским преклонением пред могуществом буржуазии и ее правительственным искусством. Вся эта «социалистическая» интеллигенция шарахнулась вправо и глядела на укрепляющуюся Советскую власть, как на начало конца. За представителями «свободных» профессий тянулось чиновничество, административно-технический персонал, все те элементы, которые духовно и материально живут крохами со стола буржуазии. Оппозиция этих слоев имела преимущественно пассивный характер, особенно после разгрома юнкерского восстания, но тем более она могла казаться непреодолимой. Нам на каждом шагу отказывали в содействии. Чиновники либо уходили из министерства, либо, оставаясь там, отказывались работать. Они не сдавали ни дел, ни денежных сумм. На телефонной станции нас не соединяли. На телеграфе искажали или задерживали наши телеграммы. Мы не находили переводчиков, стенографов, даже переписчиц. Все это не могло не создавать такой атмосферы, в которой отдельные элементы на верхах нашей собственной партии должны были усомниться в том, удастся ли трудящимся массам при таком отпоре буржуазного общества наладить правительственный аппарат и удержаться у власти. Стали раздаваться голоса о необходимости соглашения. С кем? С либеральной буржуазией? Но опыт коалиции с ней загнал революцию в ужасающую трясину. Восстание 25 октября явилось актом самосохранения народных масс после периода бессилия и предательства коалиционной власти. Оставалась коалиция в рядах так называемой революционной демократии, т.-е. всех советских партий. Такую коалицию мы, в сущности, предложили с самого начала, на заседании второго Всероссийского Съезда Советов 25 октября. Правительство Керенского было опрокинуто, мы предложили Съезду Советов взять в свои руки власть. Но правые партии ушли, хлопнув дверью. И это было лучшее из того, что они могли сделать. Они представляли собою ничтожный сектор Съезда. За ними уже не было масс, а те слои, которые еще по инерции поддерживали их, все более переходили на нашу сторону. Коалиция с правыми с.-р. и меньшевиками неспособна была бы расширить социальную основу Советской власти; в то же время она вводила бы в состав этой власти элементы, насквозь разъеденные политическим скептицизмом и идолопоклонством перед либеральной буржуазией. Вся сила новой власти была в радикализме ее программы, в решительности ее действий. Связать себя с группами Чернова и Церетели значило опутать новую власть по рукам и по ногам, лишить ее свободы действий и тем самым подорвать к ней доверие рабочих масс в самый короткий срок.

Ближайшими нашими соседями справа были так называемые "левые социалисты-революционеры". Они в общем и целом готовы были поддерживать нас, но в то же время стремились создать коалиционное социалистическое правительство. Правление железнодорожного союза (так называемый Викжель), центральный комитет почтово-телеграфных служащих, союз чиновников правительственных учреждений, — все эти организации были против нас. И на верхах нашей собственной партии раздавались голоса в пользу необходимости так или иначе прийти с ними к соглашению. Но на какой основе? Все перечисленные руководящие учреждения прошлого периода внутренне изжили себя. Они находились приблизительно в таком же отношении ко всему низшему персоналу, как старые армейские комитеты — к окопной солдатской массе. История провела глубокую трещину между верхами и низами. Беспринципные комбинации из этих изжитых революцией руководителей вчерашнего дня были обречены на неизбежное крушение. Нужно было твердо и решительно опереться на низы, чтобы вместе с ними преодолеть саботажничество и аристократические претензии верхов. Мы предоставили левым с.-р. продолжать безнадежные попытки соглашения. Наша политика состояла, наоборот, в противопоставлении трудящихся низов всем тем представительным организациям, которые поддерживали режим Керенского. Эта непримиримая политика вызвала трения и даже некоторый раскол на верхах нашей собственной партии. В Центральном Исполнительном Комитете левые социалисты-революционеры протестовали против суровости мер новой власти и настаивали на необходимости компромиссов. Они встретили поддержку со стороны части большевиков. Три народных комиссара сложили свои полномочия и вышли из состава правительства. Некоторые другие партийные деятели принципиально солидаризировались с ними^*. Это произвело огромное впечатление в интеллигентских и буржуазных кругах: если большевиков не победили юнкера и казаки Краснова, то, теперь совершенно ясно, Советская власть должна погибнуть в результате внутреннего разложения… Однако массы совершенно не заметили этого раскола. Они единодушно поддерживали Совет Народных Комиссаров — не только против контрреволюционных заговорщиков и саботажников, но и против соглашателей и скептиков.

Судьба Учредительного Собрания

Когда после корниловской авантюры господствовавшие советские партии сделали попытку загладить свое попустительство в отношении контрреволюционной буржуазии, они потребовали ускорения созыва Учредительного Собрания. Керенский, которого Советы только что спасли от слишком тесных объятий его союзника Корнилова, оказался вынужденным пойти на уступки. Созыв Учредительного Собрания был назначен на конец ноября. Условия складывались, однако, к этому времени таким образом, что не было никакой гарантии того, что Учредительное Собрание будет действительно созвано. На фронте шла глубочайшая разруха, дезертирство возрастало со дня на день, солдатские массы угрожали целыми полками и корпусами покинуть окопы и двинуться в тыл, опустошая все на своем пути. В деревне происходил стихийный захват земель и помещичьего инвентаря. Несколько уездов были объявлены на военном положении. Немцы продолжали наступательные действия, взяли Ригу и угрожали Петрограду. Правое крыло буржуазии открыто злорадствовало по поводу опасности, угрожавшей революционной столице. Из Петрограда эвакуировали правительственные учреждения, правительство Керенского собиралось переселиться в Москву. Все это делало созыв Учредительного Собрания не только гадательным, но и мало вероятным. С этой точки зрения октябрьский переворот представлялся спасением Учредительного Собрания, как и вообще спасением революции. И когда мы говорили, что дверь к Учредительному Собранию ведет не чрез Предпарламент Церетели, а чрез захват власти Советами, мы были вполне искренни.

Но бесконечное отсрочивание созыва Учредительного Собрания не прошло бесследно для этого учреждения. Провозглашенное в первые дни революции, оно появилось на свет по истечении 8 — 9-месячной ожесточенной борьбы классов и партий. Оно явилось слишком поздно, чтобы иметь возможность играть творческую роль. Его внутренняя несостоятельность предопределялась одним фактом, который сперва мог казаться незначительным, но который в дальнейшем получил огромное значение для судьбы Учредительного Собрания. Главной по численности партией революции в первую эпоху была партия социалистов-революционеров. Мы уже говорили выше об ее бесформенности и пестром социальном составе. Революция неизбежно вела к внутреннему расчленению тех рядов, которые выступали под народническим знаменем. Все больше отделялось левое крыло, ведшее за собой часть рабочих и широкие слои крестьянской бедноты. Это крыло попадало в непримиримую оппозицию к мелко- и средне-буржуазным верхам партии социалистов-революционеров. Но косность

партийной организации и партийных традиций задерживала неизбежный процесс раскола. Пропорциональная система выборов покоится, как известно, целиком на партийных списках. Так как списки были составлены за 2 и за 3 месяца до октябрьского переворота и не подлежали изменению, то левые и правые социалисты-революционеры фигурировали вперемежку под знаменем одной и той же партии. Таким образом, к моменту октябрьского переворота, то есть в тот период, когда правые социалисты-революционеры арестовывали левых, а левые примыкали к большевикам для ниспровержения министерства с.-р. Керенского, старые списки сохраняли всю свою обязательность, и на выборах в Учредительное Собрание крестьянские массы вынуждались отдавать свои голоса за списки, где в первых рядах стояло имя Керенского, а далее имена левых, участвовавших в заговоре против Керенского. Если месяцы, предшествовавшие октябрьскому перевороту, были временем непрерывного полевения масс, стихийного прилива рабочих, солдат и крестьян к большевикам, то внутри партии социалистов-революционеров этот процесс выражался в усилении левого крыла за счет правого. Между тем, в партийных списках социалистов-революционеров на три четверти господствовали старые деятели правого крыла, успевшие совершенно израсходовать свою революционную репутацию в эпоху коалиции с либеральной буржуазией. К этому надо прибавить еще то обстоятельство, что самые выборы происходили в течение первых недель, следовавших за октябрьским переворотом. Весть о перемене сравнительно медленно расходилась кругами из столиц в провинцию, из городов по деревням. Крестьянские массы отдавали себе во многих местах крайне смутный отчет в том, что происходило в Петрограде и в Москве. Они голосовали за "землю и волю", за своих представителей в земельных комитетах, в большинстве случаев стоявших под народническим знаменем, но тем самым они голосовали за Керенского и Авксентьева, которые распускали земельные комитеты и арестовывали их членов. В результате этого, получился тот невероятный политический парадокс, что одна из двух партий, распускавших Учредительное Собрание, именно левые социалисты-революционеры, прошла по общим спискам с той партией, которая дала большинство Учредительному Собранию. Эта фактическая сторона дела дает совершенно ясное представление о том, в какой мере Учредительное Собрание отстало от развития политической борьбы и партийных группировок. Остается рассмотреть принципиальную сторону вопроса.

Принципы демократии и диктатура пролетариата

Как марксисты, мы никогда не были идолопоклонниками формальной демократии. В классовом обществе демократические учреждения не только не устраняют классовой борьбы, но и дают классовым интересам крайне несовершенное выражение. У имущих классов всегда остаются в распоряжении десятки и сотни средств фальсифицировать, подтасовывать и насиловать волю трудящихся народных масс. Еще менее совершенным аппаратом для выражения классовой борьбы являются учреждения демократии в условиях революции. Маркс назвал революцию "локомотивом истории". Благодаря открытой непосредственной борьбе за власть, трудящиеся массы в короткий период накопляют много политического опыта и быстро переходят в своем развитии с одной ступени на другую. Тяжеловесный механизм демократических учреждений тем меньше поспевает за этой эволюцией, чем огромнее страна и чем менее совершенен ее технический аппарат.

Большинство в Учредительном Собрании оказалось за правыми социалистами-революционерами^*. Согласно парламентарной механике, им должна была бы принадлежать государственная власть. Но партия правых социалистов-революционеров имела возможность получить эту власть в течение всего дооктябрьского периода революции. Однако она уклонялась от власти, передавая львиную долю ее либеральной буржуазии, и именно вследствие этого она — к тому моменту, когда численный состав Учредительного Собрания формально обязывал ее образовать правительство, — утратила последние остатки своего кредита в самых революционных частях народа. Рабочий класс, а вместе с ним Красная Гвардия, был глубоко враждебен партии правых социалистов-революционеров. Подавляющее большинство армии поддерживало большевиков. Революционный элемент деревни разделял свои симпатии между левыми социалистами-революционерами и большевиками^*. Матросы, игравшие такую крупную роль в событиях революции, шли почти безраздельно за нашей партией. Из Советов, которые в октябре, т.-е. до созыва Учредительного Собрания, взяли в свои руки власть, правые социалисты-революционеры оказались вынужденными уйти. На кого могло бы опираться министерство, выдвинутое большинством Учредительного Собрания? За ним стояли бы верхи деревни, интеллигенция, чиновничество; справа оно находило бы до поры до времени поддержку со стороны буржуазии. Но у такого правительства не было бы совершенно материального аппарата власти. В средоточиях политической жизни, как Петроград, оно с первых же шагов наткнулось бы на непримиримое сопротивление. Если бы при этих условиях Советы, подчиняясь формальной логике демократических учреждений, предоставили власть партии Керенского и Чернова, эта власть, скомпрометированная и бессильная, внесла бы только временное замешательство в политическую жизнь страны, чтобы быть низвергнутой новым восстанием через несколько недель. Советы решили свести этот запоздалый исторический эксперимент к минимуму и распустили Учредительное Собрание в тот самый день, как оно собралось.

По этому поводу наша партия подвергалась жесточайшим обвинениям. Разгон Учредительного Собрания произвел, несомненно, неблагоприятное впечатление и на руководящие круги социалистических партий Запада. Там в этом политически неизбежном и необходимом акте увидели партийный произвол, кружковое самоуправство. Каутский в ряде статей, со свойственным ему педантизмом, разъяснял взаимоотношение между социально-революционными задачами пролетариата и режимом политической демократии. Он доказывал, что для рабочего класса соблюдение основ демократического строя в последнем счете всегда оказывается выгодным. Это, разумеется, в общем и целом совершенно правильно. Но Каутский свел эту историческую истину к профессорской банальности. Если для пролетариата в последнем счете выгодно вводить свою классовую борьбу и даже свою диктатуру в рамки учреждений демократии, то это вовсе не значит, что история всегда предоставляет ему возможность достигнуть такого сочетания. Из теории марксизма отнюдь не вытекает, будто история всегда создает такие условия, которые наиболее «выгодны» для пролетариата. Трудно сейчас предсказать, как сложилось бы развитие революции, если бы Учредительное Собрание было созвано на втором или на третьем месяце ее. Весьма вероятно, что господствовавшие тогда партии социалистов-революционеров и меньшевиков скомпрометировали бы себя вместе с Учредительным Собранием в глазах не только наиболее активных слоев, поддерживавших Советы, но и в глазах более отсталых демократических масс, которые своими надеждами оказались бы связанными не с Советами, а с Учредительным Собранием. В этих условиях роспуск Учредительного Собрания мог бы привести к новым выборам, в которых партии левого крыла могли бы оказаться в большинстве. Но развитие пошло другими путями. Выборы в Учредительное Собрание происходили на девятом месяце революции. К этому моменту классовая борьба достигла такого напряжения, что внутренним напором она разорвала формальные рамки демократии. Пролетариат вел за собою армию и крестьянские низы. Эти классы находились в состоянии прямой и ожесточенной борьбы с правыми социалистами-революционерами. А эта партия, благодаря тяжеловесной механике демократических выборов, оказалась в Учредительном Собрании в большинстве, отражая до-октябрьскую эпоху революции. Получилось противоречие, совершенно неразрешимое в рамках формальной демократии. И только политические педанты, которые не отдают себе отчета в революционной логике классовых отношений, могут пред лицом после-октябрьской ситуации читать пролетариату банальные наставления о выгодах и преимуществах демократии для дела классовой борьбы.

Вопрос был поставлен историей гораздо более конкретно и остро. Учредительное Собрание по составу своего большинства должно было передать власть группе Чернова, Керенского, Церетели. Могла ли эта группа руководить революцией? Могла ли она найти опору в том классе, который является становым хребтом революции? Нет. Реальное классовое содержание революции непримиримо столкнулось с ее демократической скорлупой. Этим самым судьба Учредительного Собрания была предопределена. Роспуск его представлялся единственным мыслимым хирургическим выходом из противоречия, которое было создано не нами, а всем предшествовавшим развитием событий.