Том 3. Лорд Аффенхем и другие
Шрифт:
— Еще как! У папы Гиша есть Ренуар, которого он рассчитывает продать за сто тысяч долларов.
— Сто тысяч долларов, — сознался лорд Аффенхем, — пришлись бы очень кстати. Ну, вот мы и у цели. Проскользнем в боковую дверь, чтоб не беспокоить всяких дворецких.
Картинная галерея располагалась на втором этаже, к ней надо было подниматься по крутой дубовой лестнице. («Ох и полетел же я с нее в пятнадцать лет! Бежал от дяди Грегори, а он гнался за мной с охотничьим хлыстом, не помню уж, почему»). В данный момент она была не пуста, Мортимер Байлисс созерцал картины; во взгляде, которым он наградил непрошенных посетителей, сквозила холодная неприязнь.
— Здравствуйте,
— Вас только не хватало! — с обычной своей сердечностью воскликнул тот. — Кой черт вы притащились?
— Исполняю долг, порученный мне мистером Гишем: взглянуть на картины лорда Аффенхема.
— Нда? А это что за рожа? — спросил мистер Байлисс, указуя на шестого виконта, который при виде родимых стен впал в очередной транс.
— Сам лорд Аффенхем. Решил прокатиться. Лорд Аффенхем!
— Э?
— Это мистер Мортимер Байлисс. Умирает от желания познакомиться. Мистер Мортимер Байлисс — искусствовед.
— Что значит искусствовед? — возмущенно произнес Мортимер Байлисс.
— Извините. Я должен был сказать Искусствовед. С большой буквы.
— То-то же! — Мистер Байлисс обратил монокль на лорда Аффенхема и какое-то время созерцал его, как показалось Биллу — с жалостью. — Так значит, вам принадлежит эта жуткая мазня?
Билл вздрогнул.
— Мазня?
— Ну, я погорячился. Есть вполне добротные вещи. Вы, надеюсь, понимаете, что это — подделки?
— Что?!
— Типичная румынская галерея. Кто-то спросил однажды: «Будь я подделкой, где бы я оказался?» — и ему ответили: «В румынской галерее». Да, это подделки, все до одной.
Лорд Аффенхем медленно вышел из комы — как раз вовремя, чтобы поймать последние слова. Он пробормотал:
— Что вы сказали? Подделки?
— Вот именно. Если хотите, могу назвать художников. Это, — продолжал мистер Байлисс, указывая на Гейнсборо, перед которым стоял, — без сомнения Уилфред Робинсон. Он писал прекрасных Гейнсборо. Констебль — Сидни Биффен. Думаю, его средний период. Насчет Вермеера я не так уверен. Это может быть Пол Мюллер, а может быть и Ян Диркс. У них довольно сходная манера, что неудивительно, поскольку оба учились у Ван Меегрена. Ах, — с жаром воскликнул мистер Байлисс, — вот это был человек! Начинал скромно, с Де Хооха, потом дорос до Вермеера и ниже не опускался. Впрочем, и Мюллер, и Диркс тоже ничего. Вполне ничего, — снисходительно заключил он.
Лорд Аффенхем походил на человека, которого неожиданно ударило молнией. Слабое «лопни кочерыжка» сорвалось с его губ.
— Вы хотите сказать, эта дрянь ничего не стоит?
— Ну, на несколько сотен потянет, если найти любителя.
— Мортимер Байлисс взглянул на часы. — Надо же, как поздно! В это время я ложусь отдохнуть перед ужином. Что ж, рад был помочь, — и с этими словами он вышел.
Билл чувствовал себя так, будто его оглушили чем-то твердым и тяжелым. Он успел привязаться к лорду Аффенхему и горячо сочувствовал потрясенному пэру. Поникший было под ударом, тот вновь распрямился и теперь походил на статую самого себя, воздвигнутую вскладчину друзьями и почитателями. У Билла сердце обливалось кровью.
И не только из-за лорда Аффенхема. Мистер Гиш наверняка рассчитывал на хорошие комиссионные. Теперь придется рассказывать ему об Уилфреде Робинсоне, Сидни Биффене, о Поле Мюллере и Яне Дирксе. Сочувственно взглянув на лорда Аффенхема, по-прежнему высившегося, словно мраморный истукан, он выбежал из галереи, и проходящая горничная направила его к телефону.
Лорд Аффенхем был человек стойкий. Он порой клонился под ударами молний, но всегда оправлялся и вновь становился самим собой. Через две минуты после того, как ушел Билл, он уже улыбался. Он осознал, что нет худа без добра, грозовой тучи — без радужной каемки. Может, все как раз и к лучшему.
Что говорить, приятно загнать фамильную галерею за хорошие деньги, но посмотрим и с другой стороны. Когда ваша племянница бездумно обручилась со скульптором и, только подтолкни, выскочит за него замуж, хорошие деньги опасны. Стань он человеком состоятельным, рассуждал лорд, способным раздавать деньги горстями, он не смог бы отказать бедной заблудшей девочке в ее доле, и что тогда? Не успеешь оглянуться, какой-нибудь священник скажет: «Хочешь ли ты, Джейн, выйти за этого Стэнхоупа?», и Джейн ответит: «Да, лопни кочерыжка! Иначе зачем я, по-вашему, купила свадебное платье?», и все, придется ей коротать век с этим жутким типом. Разумеется, деятельность Робинсона, Биффена, Диркса и Мюллера заслуживает некоторого порицания, но, черт возьми, все могло обернуться куда хуже.
Соответственно, вернувшись через десять минут, Билл застал в галерее вполне ожившего лорда. Однако, поскольку суровое лицо редко выражало какие-либо чувства (обнаруживая явное сходство с заспиртованной лягушкой), то Билл первым делом поспешил выразить соболезнования — словесную замену молчаливого рукопожатия или сочувственного похлопывания по спине.
— Мне страшно жаль, — произнес он тоном, каким говорят с безнадежно больным.
— Э?
— Насчет картин.
— А, насчет них! Плюньте и разотрите, — весело сказал лорд Аффенхем. — Ошарашил он меня, да, но мужчина должен стойко переносить удары. Легко досталось, легко ушло, я так считаю. Надо, конечно, представлять, как это случилось. Я ведь далеко не первый виконт. Шестой. Значит, пять виконтов до меня, все нуждались в наличности, а картины только и ждут, чтоб их обратили в деньги. Ну и обратили. Что ж, молодцы. Думаю, дядя Грегори, который оставил их мне, хорошенько погрел руки. Вечно сидел без гроша. Был у него пунктик — ставить на лошадь, которая приходит десятой. В день расчетов все букмекеры за ним гонялись. Помню, мой старикан говорил: «Жаль, не получаю хоть фунта всякий раз, как братец Грегори улепетывает по Пиккадилли». Форму, конечно, это поддерживает, да.
Билл вздохнул с облегчением. Он не ожидал услышать столь бодрых слов, особенно после телефонного разговора с мистером Гишем. Мистер Гиш, услышав дурную весть, впал в безутешное горе.
— Ну, я рад, что вы приняли это по-философски.
— Э?
— Боялся, вы расстроитесь.
— А чего расстраиваться? Ну, потерял день. Вот только Джейн, та огорчится. Думала, картины помогут вернуть семейный достаток. Пойду, позвоню ей.
— И я пойду. Мне надо с ней поговорить.
— Выразить сочувствие?
— Нет, сделать предложение.
— Лопни кочерыжка! Так я был прав. Втюрились?
— Не без того.
— Быстро.
— Мы, Холлистеры, такие. Видим, влюбляемся, действуем. Voila!
— Простите?
— Французское выражение. Означает «вот вам, пожалуйста». Надо сказать Джейн. Она думает, я знаю по-французски только «L'addition» и «О-1а-1а!»
Стоя возле телефона, пока его спутник громогласно пересказывал новость, Билл слушал, и его нетерпение росло. Он торопился излить свою душу, каждая потерянная минута казалась годом.