Том 3. Лорд Аффенхем и другие
Шрифт:
— Уильям что Холлистер?
— Вина не моя, а крестного. Думай просто «К». Так я спрашиваю: «Чем заслужил?» и отвечаю: «Ни черта не заслужил». Однако, раз ты говоришь… Что ты делаешь с этой губкой?
— Собираюсь обмыть тебе голову.
— Господи, сейчас не время мыть голову! Я хочу сказать, если найду слова, что я о тебе думаю. Ты — замечательная.
— Ну, что ты! Я самая заурядная.
— Вот уж нет. Ты прекрасна.
— Раньше ты так не думал.
— Чего ты хочешь от мальчишки, не способного отличить правую
— Думаю, я стала походить на человека лет в четырнадцать. Когда сняли железяки.
— И очки?
— И очки. Астигматизм исправился.
Билл подавил вздох при мысли о том, как много он потерял. Они сидели в кресле лорда Аффенхема, довольно просторном, словно нарочно сделанном для тех, кто не прочь устроиться рядышком. Со стены на них благодушно смотрела фотография лорда Аффенхема в какой-то странной форме, словно говоря: «Благослови вас Бог, дети мои».
— Когда тебе было четырнадцать, я шагал по Нормандии к Парижу с армией освободителей.
— Крича «О-1а-1а»?
— Да, и еще «L'addition». Все говорили, это очень помогает. Не ерзай.
— Я не ерзаю. Я встаю. Сейчас я вымою тебе голову.
— Я не хочу мыть голову.
— У тебя огромная шишка.
— Пустяки. До свадьбы заживет. Впрочем, я рад, что это не случилось раньше, когда милорд Аффенхем был моложе и сильней.
Лицо Джейн вновь обрело холодную суровость.
— Не упоминай при мне этого человека. Его место в психушке.
— Чепуха. Не желаю слышать ничего дурного о дяде Джордже. Пути его неисповедимы, дела его чудны, но плоды они приносят.
— Все равно, его надо освежевать тупым ножом и окунуть в кипящее масло. Чтоб запомнил. Почему всякого, кто желает с нами породниться, обязательно надо бить табакеркой?
— Ты не уважаешь традиции? Впрочем, я понимаю. Когда-нибудь попадется тонкокостный ухажер, и старый филантроп предстанет перед судом за убийство.
— Не будет больше ухажеров, сестры Бенедик иссякли. Как кролики. Их больше нет.
— Ладно. Я получил ту сестру, которую хотел.
— Видел бы ты первую!
— Что?
— Ну, первую, Энн.
— А, некрасивую!
— Вот уж нет. Она — редкая красавица. Билл не сдался.
— Любая твоя сестра, будь она Клеопатра, Лилиан Гиш и Мэрилин Монро в одном лице, для меня — некрасива. И вообще, сомневаюсь, чтобы Энн мне понравилась. Вся в пиявках! Кстати, разреши спор, она — миссис Джеф Миллер или миссис Уолтер Уиллард?
— Джеф Миллер.
— Долго он был с ней знаком?
— Нет.
— Значит, у меня преимущество. Я женюсь на своей детской любви. Куда романтичнее.
— На детской любви?! В Мидоухемптоне ты на меня и не смотрел.
— Мы уже с этим разобрались. Ты была кикиморой.
— Значит, все дело в моей внешности?
— Еще чего! Давай проясним это раз и навсегда. Я женюсь на тебе за твою стряпню и буду строго следить, чтоб она оставалась на высоте. Кстати, раз уж мы решили похоронить прошлое, как насчет Твайна? А, то-то же, прячешь глаза и шаркаешь ногами! Стоило отвернуться на полминуты…
— На пятнадцать лет.
— Я отвернулся на какие-то пятнадцать лет, и что? Ты бросаешь меня ради типа, который носит желтые штаны. Кстати, это возвращает нас к важному пункту. Что с ним делать? Негуманно держать его в неведении, пока дело не дойдет до свадебного пирога. Что мы предпримем?
— Ой, Билл!
— Господи, ты плачешь?
— Нет, смеюсь.
— Что тут смешного?
— Ты сказал, предпримем шаги. Не надо. Он сам все предпринял.
Билл вытаращил глаза.
— Ты хочешь сказать, он дал тебе отставку?
— Он выразился иначе — свободу.
— Расскажи!
— Рассказывать, собственно, нечего. Сегодня утром я сообщила ему, что за картины ничего не выручить. Он держал себя как-то странно, а вечером, перед твоим приходом, прислал записку. Очень красивую. Он не вправе…
— Не говори. Можно, я угадаю? Отнимать лучшие годы твоей жизни..?
— Да. Нечестно требовать от меня верности слову, когда у него нет и малейшей надежды скопить денег на женитьбу, поэтому он посчитал справедливым дать мне свободу. Очень трогательно.
— Двадцати тысяч недостаточно?
— Он не знал, что я про них знаю.
— Уж наверное.
— Я угадываю ход его мыслей. Слышали про человека, который в первую мировую записался не в кавалерию, а в пехоту, и сказал…
— «Когда я побегу, не придется тащить лошадь». Да, Мортимер Байлисс рассказал мне в одном из редких приступов благодушия. К чему это?
— Ну, Стэнхоуп всегда говорил, что ему надо попутешествовать по Италии, по Франции, расширить кругозор, усовершенствоваться в мастерстве. Теперь такая возможность представилась, и он не хочет тащить жену. Тем более нищую. Он всегда блюдет свои интересы.
— Что же ты в нем нашла, бедное заблудшее создание?
— Думаю, дядя Джордж прав, только не говори ему, не подрывай дисциплину. «Ты бы и не посмотрела в его сторону, — сказал он, — если бы не оказалась в пригороде, где и взгляд-то остановить не на ком». Наверное, так и есть. Привыкаешь говорить через забор, а дальше все выходит само собой.
— Вероятно, тебя ослепили его брюки. Ладно, на первый раз простим, но чтобы больше такого не повторялось. — Билл замолчал, прислушался. — Вы держите дома слона?
— Насколько я знаю — нет. Хотя дядя Джордж часто поговаривает, что надо бы купить страуса. Хочет посмотреть, как страус зарывает голову в песок. Почему ты спросил?
— Мне показалось, что он поднимается по лестнице. Это оказался не слон, а шестой виконт Аффенхемский.
Он ворвался в комнату, выглядя — насколько это для него возможно — оживленным.