Том 3. Очерки и рассказы 1888-1895
Шрифт:
— Так ведь, слышь, по малости — сажень-две на душу.
— Так это чего ж будет? Забава, время проводить. Не может быть этого: из чего народ-то маять?! Если уж разве для затяжки только, вроде того что на первый случай, а там попался и сиди… Так это тоже надо понимать: укрутишься — локоть близок будет, да не достанешь.
— Это как же сейчас, — пытает Степан, — каждый за себя?
— Держи карман, — трясет шапкой старенький, маленький Гурилев.
Боком повернулся, пальцем тычет
— Круговая порука, понимаешь ты: тридцать там, сколько ли десятин вспахать, засеять, убрать… вот их и представь с общества…
— А их, безлошадных, половина?
— Ну так вот…
— Ловко.
Смотрят безлошадные на лошадных, а те друг на дружку.
— Так ведь… старики, — уминается Николай Исаев, — там кто жив будет, а сейчас кормить станут… Как же иначе? У меня одиннадцать ртов — чего ж мне с ними делать? У тетки Устиньи — вон муж где пропадает — семь ртов… да мало ли? Чего же делать с ними?
— Мы, что ль, причинны тому, что у вас ртов столько?
— Не причинны, так ведь как же?
— Вот те и как же.
— Да я вот, — орет Павел Иерихонская труба, — и безлошадный, да сам не желаю на запашку, сам себе голова: что там еще хлопотать за других.
— В мошне-то сотню носишь… спишь с ней… тебе и ладно, — огрызается Николай.
Иван Васильевич тут же на сходе: подойдет кошкой с одного бока, послушает — с другого зайдет. Запахнется в черный, сукном крытый тулуп, кивает головой и усмехается. Подошел к Гурилеву.
— Казна за земство, — земство за мужика хватается… Опасается, как бы платить не пришлось — мужичок-то лошадный и тяни земство да безлошадного…
Поднял брови, палец и кивает головой.
— Этак…
— Верно! оно самое и есть, — подхватил Иван Евдокимов. — Работа на людей выходит… Много вас найдется охотников…
Беднота на Ивана Васильевича налетела. Николай так и рвется:
— Ты-то еще чего тут? Твои какие тут права? Пустили миром: дом купил, кабак открыл…
— Мой, что ль, кабак?
— В твоем доме… Мир приговор поставил закрыть кабак, а ты что ж?
— Ну вот взял, да открыл.
— Открыл?! можно это?
— А нельзя, так закрой.
— Ну, что пустое… Усадьба-то его не на мирской.
Иван Васильевич повернулся к Николаю.
— Слышал? Ну так вот сперва узнай, а там и ори… хоть глотку перерви… Я, что ль, против запашки иду? Что денег не найдется за две сажени уплатить? Найдется: экое горе! Если говорю, так из-за того, чтоб всем не обидно было… Может, и закона такого нет еще, чтоб в запашку неволить… Может, от царя-то приказ так давать, безо всякого… Понимаешь ты это? Может, поглядят, поглядят да и так станут кормить… Орет, с цепи сорвался…
— Если приказ есть, так когда не станут… Постращают и станут, — говорит Евдоким.
— Так ведь была бы сила ждать…
— Ну так ты-то чего? — обернулся Павел к Николаю, — Михайло-то Филиппыч дал тебе?
— Дал, так ведь…
— Так ведь… Ну и можешь ждать: поспеешь крутить мир в такое дело, которого не видать сейчас, что, да к чему, да как… Может, и сам еще спасибо скажешь.
— Известно, пождать пока что, — согласился сонный Евдоким.
А начальство уж катит: кто куда, расползлись, как тараканы, крестьяне со схода. Бросился старшина к старосте.
— Ты что сидишь? сход наряжай…
— Поспеет…
— Ну так как же? гони десятских.
Вылез из саней начальник. Молодой из военных.
— Скорей, скорей.
Опять ползут старики на сходку, мимо начальства идут, — кто подойдет к сходу, шапкой тряхнет, рукой притронет:
— Мир вам, старики…
Мотнут головой старики и опять ждут да глядят туда к речке, откуда бредет народ.
— Эх! вот у вас всё так, — говорит в нетерпении начальник, — пока соберетесь, да пока надумаетесь, да пока почешетесь…
Кто глазами вскинет, а кто и не глядит, только головой трясет.
— Ну, скорей же… Не можешь прибавить ходу? Идет…
Начальник показал, как идет подходивший Евдоким.
Замигал рыбьими глазами Евдоким, тряхнул своей остроконечной шапкой и спрятался поскорее в толпу.
Собрались, наконец, все.
— Земское собрание постановило оказать помощь тем селам, которые заведут у себя общественную запашку. Каждый там, сколько придется на душу, должен обязаться пахать, сеять и в общественный амбар ссыпать: из этого хлеба и долг будет погашаться. Это милость большая, и я вам советую согласиться.
Молчат старики.
— А как, за круговой порукой? — спрашивает Павел.
— А у вас что ж есть без круговой?
— А землю откуда?
— Из мирской, конечно.
— Из мирской станем брать, сами на чем сеять будем?
— Да тут много разве земли? Две-три десятины…
— Ас двух-трех десятин чего возьмешь? До урожая этакую ораву в триста ртов прокормить, тут «тысци» нужны…
— Ну да, уж это не ваше дело…
— Так…
— Ну, а который, к примеру, безлошадный, — чем он вспашет?
— Лошадный вспашет безлошадному, а тот сожнет ему.
— Пахать людям станешь, тебе кто вспашет?
— Да ведь тут много ли?
— Тут немного, там немного, — лошаденка-то одна.
— Ну наймет за деньги.
— Нанималок дай, — пустил кто-то из задних рядов.
— Кто там?
Потупились все в землю и молчат.
— Ты сказал?!
— Не я сказал.