Том 3. Очерки и рассказы 1888-1895
Шрифт:
Ицка все в той же позе тревожно впился глазами в Давыдку.
Давыдка молча вынул деньги и передал их Ицке.
Ицка облегченно вздохнул, пересчитал деньги и быстро спрятал их в карман.
Друзья пошли домой.
Давыдка, сдвинув совсем на затылок свою шапку, не спеша выступал по улице с заложенными в карманы штанов руками, весь погруженный в приятные ощущения всего происшедшего.
Проходя мимо старой еврейки, разложившей маковники, Давыдка пренебрежительно остановился и, перебрав почти весь товар, выбрал,
Через несколько минут, тихо отворив дверь, Ицка осторожно вошел в свою квартиру и, окинув всех своими потухшими глазами, остановился на поправлявшемся и уже сидевшем Гершке. Осторожно шагая через детей, он пошел к его кровати и, присев на корточки, внимательно осмотрел поврежденный глаз сына.
Лицо Ицка осветилось тихой, ясной радостью: далеко, далеко, в разделе двух опухолей, целый и невредимый глаз Гершки уже сверкал привычным выражением отца.
Ицка облегченно вздохнул и подумал: «будет портным».
Гершка ничего не подумал, но с удовольствием схватил худенькой ручкой маковник, жадно стал есть его, причем каждый кусочек сопровождался завистливыми и внимательными взглядами в безмолвном созерцании столпившихся вокруг него братьев и сестер.
Давыдка победителем, с шапкой на затылке, сидел на рабочем столе, болтал ногами, а кругом него веселый дружный «гир-гир», звонче, чем когда бы то ни было, оглашал спертый тяжелый воздух двух маленьких грязных комнат.
Пятнадцатилетняя дочка Давыдки, молодая невеста, с черными большими глазами, придерживая сваливавшуюся косу, вытянув шею, веселыми блестящими глазами смотрела и жадно вслушивалась в обобщение отца, который, махнув рукой, как-то небрежно, весело закончил:
— И свиньей я его назвал, и мне вдвое больше он дал, и вперед дал, и руку пожал, а Ицку по морде…
Даже пятилетний Лейба с живописно торчащим сзади хвостиком грязной рубахи, обсасывая свой маковник, ловя интонацию звуков, весело кричал: «Гвулт!». И прыгал на одной ноге.
Под вечер *
В гостиной с мягкой мебелью сидело целое общество.
В отворенные двери виднелись большая терраса и спускавшийся к реке сад.
— Если Вася не разобьет барометра, — проговорила молодая девушка с веселыми серыми глазами, сестра владельца имения, Вера Николаевна Плетнева, — я не я буду. Каждую минуту: тук-тук-тук. Тук-тук-тук…
В комнату вбежал пятилетний стройный, живой мальчик с босыми тоненькими ножками. Он на мгновение остановился, показал всем свое покрасневшее личико, сверкнул возбужденными, полными жизни глазами и, заметив отца за любимым занятием, проговорил просительно, но уверенно:
— Папа, и я…
Отец поднял общего баловня. Мальчик, сделавшись вдруг сосредоточенным и серьезным, осторожно постучал пальчиком по стеклу барометра.
— Володя, ты покрепче, кулачком, — посоветовала молодая тетка его и весело рассмеялась.
— Ну что, будет дождь? — спросил отец, опуская его.
— Будет! — быстро и весело, болтнув ногами по воздуху, прежде чем стать на пол, вскрикнул мальчик.
— Молодец мужчина! Теперь иди к тетке и покажи ей язык.
— Ва-а-ся! — протянула жена его Марья Александровна, оставляя работу и ласково любуясь на мужа.
— Мило, очень мило, — проговорила сестра. — Как ты думаешь, Володя, кто умнее: папа или ты?
— Папа, — ответил мальчик.
— А я думаю, что ты, — сказала Вера Николаевна.
Мальчик неопределенно уставился на тетку.
— Володя, а кто умнее: ты или тетя Вера? — спросил Василий Николаевич. Мальчик пытливо посмотрел на тетку и, сверкнув глазами, лукаво ответил;
— Не знаю.
Все рассмеялись.
— Ах ты, скверный мальчик! — вскрикнула тетка, делая вид, что хочет схватить его. Но мальчик, взвизгнув и сверкнув еще раз на всех своими смеющимися глазенками, быстро исчез из комнаты.
Смеялся Василий Николаевич, смеялся, как-то весь сморщившись, доктор Павел Андреевич Лесовский, точно давясь своим: «хи-хи-хи», улыбалась Марья Александровна своей обычной улыбкой, выражавшей все ее душевное спокойствие и удовлетворение. Улыбалась и Вера Николаевна, маскируя желание чем-нибудь отпарировать удар.
— Я ничего… я ничего… ха-ха! Устами младенцев… ха-ха!
— Вася, ну что ты пристал к Вере? — спокойным, приятным, немного певучим голосом проговорила Марья Александровна.
— Оставь его, — горячо проговорила Вера Николаевна, — он без барометра и меня жить не может. Не барометр, так я…
— Ха-ха! — сконфуженно пустил Василий Николаевич и, — смазав лицо себе рукой, снова машинально подошел к барометру.
— Ну, вот…
— Ха-ха! — опять рассмеялся Василий Николаевич и, махнув рукой, проговорил: «ну вас» — и вышел на террасу.
— А мы тоже пойдем? — обратилась ко всем Марья
Александровна.
Все трое вышли на террасу.
Марья Александровна втянула в себя свежий вечерний аромат поливаемых цветов, прищурилась на заходящее солнце и, проговорив: «хорошо», села в удобное гнутое кресло. Доктор подсел на ступеньки террасы, а Вера Николаевна остановилась в дверях и, то поднимаясь на носках, то снова опускаясь, не знала, что лучше: присесть или уйти.
— Ну, что еще? — спросил Василий Николаевич, останавливаясь перед ней.
Вера Николаевна скользнула по нем глазами и проговорила: