Том 3. Повести. Рассказы. Стихотворения
Шрифт:
— Лиззи! — с упреком сказал Стокдэйл, когда они прошли уже порядочное расстояние, не проронив ни слова.
— Что? — спросила она.
— Лиззи, вы зевнули — вам скучно со мной!
Так он сказал — но про себя подумал, что зевок Лиззи вызван, быть может, не столько скукой и равнодушием к нему, сколько усталостью после предыдущей ночи. Лиззи извинилась и сказала, что, правда, очень устала; тут-то бы Стокдэйлу и спросить о том, что его интересовало, — но скромность помешала ему, и он с беспокойством в душе отложил расспросы.
Пришел февраль, а с ним вместе постоянное чередование распутицы
За это время Стокдэйл по крайней мере раз пять или шесть делал попытки заговорить с Лиззи и выяснить наконец их отношения, но всякий раз его удерживала мысль о странной привычке Лиззи спать в самое неурочное время и об очевидном и танственном ее исчезновении из дома в ту ночь, когда приходила соседка. Они по-прежнему оставались в положении плохо договорившихся между собой влюбленных, — каждый едва ли даже признавал за другим право называться его или ее избранником. Стокдэйл говорил себе, что его колебания вызваны лишь тем, что приезд постоянного священника все откладывается, а следовательно, оттягивается и срок его собственного отъезда, и потому нет нужды ускорять события и заводить с Лиззи разговоры о будущем; но возможно, что в нем вновь заговорило благоразумие, убеждая в необходимости прежде получше узнать Лиззи, а уж потом заключать с ней союз на всю жизнь. Лиззи, со своей стороны, казалось, была не прочь продолжить и развить тему, на которую молодой священник заговаривал с ней прежде, но при этом держалась до такой степени независимо, что это не дало бы потухнуть страсти и более переменчивого человека.
Вечером первого марта, зайдя к себе в спальню, когда уже смеркалось, Стокдэйл увидел, что на стуле у него лежат пальто, шляпа и брюки. Он не помнил, чтобы оставлял их здесь, подошел поближе, чтобы лучше разглядеть, насколько это было возможно в полутьме, и убедился, что вещи чужие. С минуту он стоял, недоумевая, как могли они здесь очутиться. Кроме него, мужчин в доме не было, и, однако, лежащая в его спальне мужская одежда была не его, если только он не ошибся. Нет, он не ошибся. Он позвал Марту-Сарру.
— Как это попало ко мне? — спросил он, сбросив эти нежелательные предметы на пол.
Марта объяснила, что ей дала их миссис Ньюбери, чтобы почистить, а она потом принесла их сюда, полагая, что все это принадлежит Стокдэйлу, так как других мужчин в доме нет.
— Да, разумеется, — сказал Стокдэйл. — А теперь забери их и отнеси своей хозяйке; скажи ей, что я нашел их у себя в комнате, но ко мне они не имеют никакого отношения.
Дверь его комнаты была открыта, и потому он услышал последовавший затем внизу разговор.
— Как это глупо получилось! — смущенно сказала миссис Ньюбери. Послушай, Марта-Сарра, я же не просила тебя относить вещи к мистеру Стокдэйлу!
— Да я подумала, чьи же они еще, коли не его, они ведь были все в грязи, — ответила Марта смиренным тоном.
— Тебе следовало повесить их для просушки и так оставить, — сказала молодая хозяйка сердито, перекинула пальто и все прочее на руку и, быстро пройдя мимо комнаты Стокдэйла, с силой швырнула их в шкаф, стоявший в конце площадки. На том все кончилось, и в доме снова водворилась тишина.
Не было бы ничего удивительного в том, что в доме у вдовы обнаружились предметы мужской одежды, будь они в чистом виде, или измяты, или поедены молью, или слежавшиеся от долгого пребывания в сундуке, но то, что все они были забрызганы свежей грязью, крайне взволновало Стокдэйла. Молодой человек был в том состоянии трепетной влюбленности, когда и ничтожный пустяк вызывает волнение, и немудрено, что такая уже более серьезная причина вывела его из равновесия. Правда, в тот день ничего больше не произошло, но Стокдэйл насторожился, начал строить всяческие предположения и никак не мог забыть об этом случае.
Как-то утром, глянув в окно, он увидел, что миссис Ньюбери собственноручно отчищает низ длинного темного пальто, в котором он как будто узнал то самое, что красовалось тогда у него на стуле. На спине пальто было до самого пояса густо забрызгано грязью, притом грязью местного происхождения, судя по ее цвету; на ярком утреннем солнце пятна были отчетливо видны. За день или два перед тем шел дождь, и сам собой напрашивался вывод, что надевавший это пальто недавно ходил в нем по окрестным полям и дорогам. Стокдэйл открыл окно, выглянул, и миссис Ньюбери повернула голову. Лицо ее медленно залилось краской — никогда еще Лиззи не казалась молодому священнику столь привлекательной и одновременно столь непостижимой. Он ласково помахал ей рукой, сказал — «с добрым утром»; она смущенно ответила и тотчас же свернула недочищенное пальто.
Стокдэйл закрыл окно. Быть может, для всех ее поступков имелось самое простое объяснение, но он был не в силах додуматься, какое именно. И ему хотелось, чтобы Лиззи положила конец его домыслам, открыто сказав всю правду.
Но хотя в тот раз Лиззи ничего ему не объяснила, при следующей встрече она сама подняла о том разговор. Она болтала о чем-то постороннем и заметила вскользь, что это случилось как раз тогда, когда она чистила старую одежду, принадлежавшую ее покойному мужу.
— Вы держите ее в порядке из уважения к его памяти? — осторожно спросил Стокдэйл.
— Да, проветриваю и чищу время от времени, — сказала Лиззи с видом самой очаровательной невинности.
— Разве мертвецы выходят из могил и бродят по грязи? — сказал священник глухо; он чувствовал, как у него проступает холодный пот от такой беззастенчивой лжи.
— Что вы сказали? — переспросила Лиззи.
— Ничего-ничего, — сказал он грустно. — Так, несколько слов, фраза, которая пригодится для моей проповеди к следующему воскресенью.
Лиззи, очевидно, не подозревала, что он разглядел предательские брызги грязи на подоле пальто, и вообразила, что он поверил, будто оно только что извлечено из сундука или комода.