Том 4. Джек
Шрифт:
Который час? Где он находится? Сколько времени проспал? Этого он не знает, но только сон не пошел ему на пользу. Он совсем окоченел, руки и ноги не гнутся, сердце сжимается от тоски. Во сне он видел Маду… Как страшно становится человеку, когда кошмар, казалось, рассеявшийся при пробуждении, вновь всплывает в памяти, мучительный, как явь! Когда сырость пронизала все тело спавшего Джека, ему привиделось, будто он покоится там, на кладбище, рядом с маленьким королем. Мальчика до сих пор знобит от этой холодной, затхлой могилы. Перед ним еще стоит лицо Маду, он ощущает
И снова — бешеный бег.
Джек идет в темноте, в мертвой тишине. Он идет спящей деревней, проходит мимо квадратной колокольни, и она внезапно обрушивает ему на голову тяжелые, протяжные, гудящие удары. Бьет два часа. Другая деревня — три часа. А он идет, идет. Голова у него кружится, подошвы горят. Но он все шагает. Останавливаться нельзя, ведь тогда снова может вернуться его кошмар, этот ужасный кошмар, который уже понемногу рассеивается. Время от времени ему встречаются накрытые брезентом возы, они еле движутся, словно во сне, — дремлют на ходу лошади, клюет носом возница.
Изнемогая от усталости, ребенок спрашивает:
— Далеко до Этьоля?
В ответ ему что-то бурчат.
Но скоро у мальчика появится попутчик: еще один путник готовится в дорогу, и о его появлении возвещают крик петухов и громкое кваканье лягушек на берегу реки. Это рассвет, рассвет, который уже брезжит за тучами, но еще, видно, не знает, какой ему избрать путь. По многим признакам ребенок угадывает его приближение и вместе со всей природой разделяет тревожное ожидание нового дня.
Внезапно прямо перед ним, в той стороне, где расположен желанный Этьоль, в котором, как ему сказали, живет его мама, да, именно в той части горизонта, небосклон будто приходит в движение, словно приподнимают тяжелый покров. Сперва возникает светлая полоска, белесая черта, отделяющая темное небо от земли, пока еще совсем тусклая. Мало-помалу полоса ширится, слабо светясь, — так только еще разгорающееся пламя рвется на волю, тянется вверх. Джек идет на свет, идет в каком-то исступлении, и оно удесятеряет его силы. Внутренний голос твердит ему, что там мама и там конец этой ужасной ночи.
Теперь уж весь небосвод распахнут. Кажется, будто огромное, ясное око, омытое слезами, глядит на идущего ребенка, глядит ласково и растроганно. «Я иду, иду!» — хочется крикнуть ему в ответ на этот светлый, благословенный призыв. Дорога понемногу белеет и больше уже не страшит его. И какая чудесная это дорога — ни канав, ни булыжника! Верно, по ней ездят одни только роскошные кареты богачей. По обе стороны тянутся, купаясь в росе и в первых лучах зари, пышные усадьбы. Они будто кичатся великолепными подъездами, уже зазеленевшими газонами, полукруглыми аллеями, куда, скользя по песку, убегает ночная тьма.
Меж белых домов и растущих шпалерами деревьев видны виноградники, зеленые лужайки сбегают по откосам к самой реке, она тоже выступает
А небо все светлеет и светлеет, близится восход.
Воссияй, животворная заря! Пошли немного тепла и силы измученному ребенку, простирающему к тебе руки, воскреси в нем надежду! «До Этьоля далеко?» — спрашивает Джек у землекопов, которые, не совсем еще проснувшись, молча шагают группами с котомками за плечами.
Нет, до Этьоля недалеко: надо идти прямиком вдоль леса.
Лес между тем просыпается. Огромная зеленая завеса, протянувшаяся у самой дороги, вся трепещет. Всюду, начиная от зарослей шиповника и кончая вековыми дубами, раздается чириканье, воркованье, щебетанье. Ветви колышутся, сгибаются от быстрых взмахов, от хлопанья крыльев, тени бегут, ночные птицы, бесшумно и тяжело рассекая воздух, укрываются в своих таинственных убежищах, а в это самое время нежный жаворонок, раскинув крылья, взлетает над равниной и, заливаясь звонкой трелью, первый прорезает в воздухе ту незримую черту, где в погожие летние дни безмятежный покой неба приглушает все звуки, поднимающиеся с земли.
Ребенок уже не идет, он волочит ноги. Ему попадается какая-то старуха в лохмотьях, со злобным лицом, она тащит на веревке козу. Он опять спрашивает:
— Далеко до Этьоля?
Старуха свирепо смотрит на него и тычет рукою, указывая на узкую и крутую каменистую тропку, которая ведет к лесной опушке. Забывая об усталости, мальчик продолжает брести. Солнце уже греет довольно сильно, заря превратилась в ослепительный сноп лучей. Джек чувствует, что он близок к цели. Он идет, согнувшись, пошатываясь, спотыкаясь о камни, — камни с шумом скатываются вниз, но все же он идет.
Наконец, одолев подъем, он различает колокольню, она возвышается над крышами домов, которые жмутся друг к другу среди густой зелени. А ну, еще одно усилие! Надо добраться туда. Но силы ему изменяют.
Он ложится прямо на дорогу, приподнимается и снова падает. Сквозь слипающиеся веки он различает совсем рядом маленький дом, увитый диким виноградом, цветущими глициниями, шиповником; ползучие растения тянутся до самой голубятни, до самой верхушки розовой башенки, сложенной из нового кирпича. Над входом, затененным уже распустившейся сиренью, тянется надпись, выведенная золотыми буквами:
Parva domus, magna quiesЧудесный мирный дом, омытый золотистым солнечным светом! Ставни и двери еще заперты, однако там уже не спят, оттуда доносится свежий, веселый женский голос. Кто-то поет:
Я в башмачках красивых, Мой дорогой малыш.Этот голос и эта песня!.. Не во сне ли это чудится Джеку? Но тут створки решетчатых ставен со стуком распахиваются, и в окне показывается женщина в белом пеньюаре. Волосы ее собраны узлом, а в глазах еще притаились остатки сна.