Том 4. Джек

Доде Альфонс

Во время таких словно пропитанных желчью трапез Джек не произносил ни звука и старался сидеть как можно тише, будто хотел, чтобы о нем забыли, чтобы и он не стал жертвой дурного расположения поэта. Чем раздражительнее делался д'Аржантон, тем сильнее росла в нем глухая антипатия к ребенку, и по тому, как дрожали его руки, когда он наливал мальчику немного вина, как он хмуро глядел на него, тот понимал, что в душе врага кипит ненависть, которая ждет только повода, чтобы излиться.

IX

ПЕРВОЕ ПОЯВЛЕНИЕ БЕЛИЗЕРА

Однажды после обеда, когда д'Аржантон и Шарлотта уехали в Корбейль,

движимые стремлением к перемене мест, которое обычно одолевает бездельников, Джек, остававшийся дома с теткой Аршамбо, не смог пойти в лес из-за того, что надвигалась сильная гроза. Небо, июльское небо, затянутое тяжелыми облаками, казалось свинцовым от низко нависавших черных туч с медно-красными краями, откуда неслись глухие раскаты, и безмолвная, потемневшая, сразу опустевшая долина будто замерла в неподвижном ожидании, как всегда перед резкой переменой погоды.

Жена лесника устала от того, что Джек без толку кружился вокруг нее, и, взглянув на небо, сказала:

— А знаете, барчук, дождя-то все нет. Пока он не хлынул, сбегайте нарвите травы для кроликов.

Мальчик пришел в восторг, что для него нашлось какое-то дело, схватил корзину и бросился во всю прыть вниз по тропке, что вела от Ольшаника к дороге на Корбейль. Там он стал усердно рвать на откосах канав цветущий тимьян и тощую травку, какой охотно лакомятся кролики.

Насколько хватал глаз, большая дорога убегала вперед — белая, покрытая мягкой, как вата, тонкой горячей пылью, которая одевала серой пеленою густую листву больших вязов и всю лесную опушку. Дорога эта была пустынна — ни прохожего, ни повозки, — и от стоявшей на ней тишины казалась бесконечной. Приближавшиеся раскаты грома подстегивали Джека и заставляли быстрее рвать траву в придорожных канавах. Вдруг он услышал совсем рядом мужской голос, пронзительно и монотонно выкрикивавший:

— Шляпы! Шляпы! Шляпы!..

А затем тоном ниже:

— Панамы! Панамы! Панамы!..

Это был бродячий торговец, который обходил села и деревни с товаром на спине. За плечами у него была прилажена, точно шарманка, громадная корзина, набитая обыкновенными соломенными шляпами, насаженными одна на другую и высоко выступавшими над его головой. Он шел с трудом, он еле двигался, неуклюже расставляя кривые ноги, обутые в большие желтые башмаки, — видно было, что он жестоко страдает.

Обращали ли вы внимание, какое печальное зрелище являет собою одинокий путник на большой дороге?

Никто не знает, куда бредет этот неведомый путник, пошлет ли ему случай кров, какой-нибудь овин или крытое гумно, где он сможет заночевать. Кажется, будто усталость от пройденного пути тяжелым грузом давит на его плечи, будто его гнетет неуверенность, ибо он не знает, что готовят ему неизведанные дали. Для крестьянина такой прохожий #9632;- всегда чужак, он подозрительно косится на бродягу, провожает его глазами до околицы и успокаивается лишь тогда, когда фигура незнакомца, который в его представлении непременно злодей, снова вынырнет на шоссейной дороге, — ведь за нею наблюдают бравые жандармы.

«Шляпы! Шляпы! Шляпы!»

Для кого он тут кричал, горемыка? Поблизости не видно было никакого жилья. Уж не для этих ли каменных придорожных столбов? Или для взъерошенных птиц, напуганных приближением грозы и нашедших приют в листве вязов?

Все еще продолжая кричать, он опустился на груду камней и отер рукавом пот со лба. Находившийся по другую сторону дороги Джек разглядывал уродливое лицо торговца — землистое, печальное, с лишенными ресниц,

часто моргавшими глазами, с толстогубым, бесформенным ртом, с рыжеватой бородкой, с редкими и острыми, как у волка, зубами. Но больше всего поражала при взгляде на эту физиономию, по которой нельзя было догадаться, стар или молод ее обладатель, печать глубокого страдания, безмолвная жалоба бесцветных глаз и тяжелого рта. Это топорное, безобразное лицо, казалось, принадлежало чудом уцелевшему существу доисторической эпохи. Несчастный, без сомнения, знал, как он уродлив, — заметив, что ребенок смотрит на него не без тревожного изумления, он приветливо улыбнулся. Однако улыбка не украсила его, напротив, вокруг рта и глаз появилась сеточка мелких морщин, отчего лицо сразу стало измятым: улыбка не разглаживает лица бедняков, она только придает им еще больше сходства с маской страдания. И все же, когда незнакомец рассмеялся, он показался Джеку таким добрым, что мальчик сразу успокоился и опять принялся рвать траву.

Внезапно совсем рядом послышался удар грома, от которого задрожали и небо и земля. Налетел ветер, пыль заклубилась, зашелестела листва.

Бродячий торговец поднялся, с беспокойством поглядел на тучи, потом, повернувшись к Джеку, который, услышав гром, тоже выпрямился, спросил, далеко ли до селения.

— За четверть часа, пожалуй, доберетесь, — ответил мальчик.

— Ах ты господи, вот незадача] — огорчился разносчик. — Нипочем мне не дойти до дождя. Все шляпы промокнут. Вон их сколько, разве все укроешь брезентом!

У этого человека был такой убитый вид, что Джек поддался великодушному порыву; надо сказать, что после своих ночных странствий он глубоко сочувствовал тем, кто бродит по большим дорогам.

— Эй, купец! Купец!.. — крикнул он вслед незнакомцу, который уже удалялся, ковыляя на плохо слушавшихся его, кривых, точно виноградные лозы, ногах. — Наш дом совсем рядом. Зайдите. Кстати, и шляпы от дождя спрячете.

Бедняга не заставил себя упрашивать. Его летний товар так легко портился!

И вот они уже быстро карабкаются по каменистой тропке, убегая от преследующей их по пятам грозы. Бродячий торговец торопился, как мог, и тяжело дышал от усилий. Он осторожно ступал то на носок, то на пятку и всякий раз поднимал ноги с таким видом, будто шел по раскаленным углям.

— Больно? — спросил Джек.

— Эх, это вечная моя беда!.. Башмаки жмут. У меня, видите ли, ноги больно здоровы, никак подходящей обуви не подберешь. А ведь хожу я с утра до ночи. Можете себе представить, каково мне? Ну, уж коли я разбогатею, то непременно закажу себе пару башмаков по мерке.

Он шел, обливаясь потом, жалобно охая, подпрыгивая на каждом бугорке, и по привычке то и дело заунывно выкрикивал: «Шляпы! Шляпы! Шляпы!»

Кое-как добрели до Ольшаника. Разносчик пристроил в прихожей корзину со шляпами и униженно переминался с ноги на ногу. Джек настойчиво уговаривал его пройти в столовую.

— Входите, входите! Вам непременно нужно выпить стаканчик вина и чего-нибудь поесть.

Тот долго не соглашался, отнекивался. Но в конце концов сдался и сказал, добродушно улыбаясь:

— Ну, будь по-вашему, милый барин! Видно, довольно артачиться. Я, правда, малость перекусил в Дравейле, да ведь сами знаете: как выйдешь из-за стола, еще пуще есть хочется.

Как всякая крестьянка, да к тому еще жена лесника, тетушка Аршамбо испытывала священный ужас перед бродягами. С недовольной гримасой она все же поставила на стол большой кувшин вина и положила каравай хлеба.