Том 4. Джек
Шрифт:
«…Это твои деньги, милый Джек, — писала Шарлотта. — Я собрала их для твоих нужд. Ты купишь на них подарочек мадемуазель Рудик, а себе — новое платье. Мне хочется, чтобы ты был как следует одет на этом торжестве, а гардероб твой, как видно, в самом жалком состоянии, раз уж, как ты пишешь, английский костюм на тебя не налезает. Принарядись немного и постарайся хорошенько повеселиться. Главное, не упоминай в своих письмах, что я прислала тебе деньги. Ничего не говори и Рудикам. Они, пожалуй, станут благодарить меня, а это доставит мне много неприятностей. В последнее время он необыкновенно вспыльчив и раздражителен. Наш бедный друг очень много работает. А потом его так преследуют!
Все
Вот уже два дня, как Джек носил деньги в кармане и испытывал гордость. Золотые монеты придали его походке степенность, а его самого наполняли радостным ощущением уверенности в себе. Как приятно будет надеть, наконец, новое чистое платье, сбросить стиранную и перестиранную отвратительную блузу! Для этого надо было съездить в Нант, и Джек с нетерпением ждал ближайшего воскресенья. Поездка в Нант! Ведь это уже праздник. Особенно ему было приятно, что всеми будущими удовольствиями он обязан матери. Одного только он не знал: какой подарок сделать Зинаиде. Что можно купить девушке, которая выходит замуж? Чем бы ее порадовать? Как угадать, чего ей недостает, когда безделушки и украшения лавиной низвергаются в корзину невесты, точно прощальный привет ее ветреной и беззаботной юности? Хорошо бы поглядеть, что ей уже подарили.
Именно об этом и думал Джек, возвращаясь зимним вечером домой, к Рудикам. Было уже совсем темно. Около дома он чуть было не наткнулся на какого-то человека, который поспешно уходил, скользя вдоль самых стен.
— Это вы, Белизер?
Никто не ответил, но, толкнув дверь, ученик сразу понял, что не ошибся и что тут побывал Белизер. В коридоре стояла Кларисса с растрепавшимися на ветру волосами, слегка посиневшая от холода. Не замечая Джека, она продолжала с крайне озабоченным видом читать письмо в узком лучике света, падавшем из комнаты. Как видно, в письме заключалось необычайное известие. И тут мальчик вспомнил, что днем в цеху говорили, будто Нантец проиграл в Сен-Назере большую сумму механикам с английского парохода, недавно прибывшего из Калькутты. Всем было любопытно, как ему удастся уплатить на сей раз карточный долг и не сломает ли он себе, наконец, шею. Об этом, конечно, и говорилось в письме — стоило только посмотреть на встревоженную Клариссу.
В «зале» были только Зинаида и Манжен. Папаша Рудик еще утром уехал в Шатобриан за бумагами дочери; он должен был вернуться только на следующий день. Это, однако, не помешало красавцу бригадиру приехать в Эндре пообедать и провести время с невестой, что в присутствии г-жи Рудик не могло показаться предосудительным. Впрочем, вид у бригадира был спокойный и не внушал опасений. Как раз в эту минуту, удобно устроившись в уютном кресле старого мастера и поставив ноги на решетку камина, он с важным видом рассказывал Зинаиде о таможенном тарифе, о том, сколько платят пошлины, ввозя в нантский порт семена масличных культур, индиго и тресковую икру, а девушка, разодетая и причесанная своей мачехой, затянутая, пунцовая, накрывала на стол.
Тема разговора не слишком-то занимательная, не правда ли? Но любовь — это такая кудесница, что Зинаида млела от восторга при каждой цифре и временами даже застывала с прибором в руке, потрясенная до глубины души подробными сведениями о таможенных складах и стоимости провоза, как будто это была ласкающая слух музыка. Приход ученика помешал влюбленным, — тихо беседуя, они предвкушали мирные радости своей будущей семейной жизни.
— Ах, боже мой, вот и Джек! Значит, уже так поздно? А суп v меня еще не готов. Скорее в погреб, дружочек Джек!.. Куда это матушка делась?.. Матушка!..
Кларисса вошла, все еще очень бледная. Но она уже несколько успокоилась,
«Несчастная женщина!» — думал Джек, глядя на нее. А Кларисса принуждала себя есть, разговаривать, улыбаться, но при атом жадно — стакан за стаканом — пила воду, словно хотела погасить волнение, от которого у нее пересыхало горло. Зинаида ничего не замечала. От радостного возбуждения у девушки пропал аппетит, она не сводила глаз с тарелки бригадира и зачарованно смотрела на то, с каким невозмутимым спокойствием он уничтожал все, что ему подавали, ни на минуту не прерывая при этом лекции о сравнительных тарифах на натуральное и на топленое свиное сало. Этот Манжен представлял собой воплощенную таможню. Говорун, старательно подбиравший выражения, он произносил слова медленно, методически, но ел еще медленнее: он не отправлял в рот ни одного кусочка хлеба, не оглядев его перед тем, не изучив, не ощупав со всех сторон. Так же поступал он и с вином: всякий раз поднимал бокал, разглядывал на свет, пробовал и только после этого выпивал, словно боялся какого-нибудь подвоха и был готов задержать на границе своих уст любой контрабандный напиток или запрещенное для провоза кушанье. Вот почему трапезы с его участием тянулись без конца. Но в тот вечер Кларисса явно этим тяготилась. Ей не сиделось на месте, она несколько раз подходила к окну, прислушиваясь к тому, как снежная крупа постукивает о стекла, потом опять возвращалась к столу.
— В скверную погоду вам предстоит добираться домой, любезный Манжен! Я хотела бы, чтобы вы уже были у себя.
— А я нет! — воскликнула Зинаида с такой подкупающей непосредственностью, что все рассмеялись, а она сама громче других.
Но все же замечание Клариссы возымело действие, и бригадир, прервав длинную тираду о правилах ввоза продовольствия, поднялся, собираясь уходить. Но он еще не ушел: всякий раз приготовления и проводы занимали по крайней мере четверть часа — толстушка Зинаида изо всех сил стремилась еще немного пробыть в обществе жениха. Надо было засветить фонарь, застегнуть дождевой плащ с капюшоном. Славная девушка все хотела сделать своими руками, но если бы только знали, как долго не зажигаются спички и как трудно застегнуть кожаные перчатки!
Но вот жених упакован на славу. Капюшон надвинут на самые глаза, шарф несколько раз обмотан вокруг шеи и крепко завязан, поверьте, довольно сильными руками — ни дать ни взять водолаз в скафандре! Но и в таком виде он кажется Зинаиде неотразимым, и, стоя на пороге, опечаленная разлукой, она с беспокойством следит, как по окутанной мраком главной улице Эндре удаляется фигура очаровательного эскимоса с мерно раскачивающимся фонарем в руке. Мачеха окликает ее:
— Зинаида, иди в комнату!
В голосе Клариссы звучат нетерпеливые нотки-вряд ли это вызвано нежной заботой о девушке. Лихорадочная тревога молодой женщины все растет, и это не ускользает от нашего приятеля Джека. Убирая в комнате, Кларисса и Зинаида переговариваются. Г-жа Рудик то и дело поглядывает на стенные часы и вдруг говорит:
— Как поздно, однако!
— Только бы он не опоздал на поезд… — откликается Зинаида, все мысли которой заняты женихом.
В своем воображении она вместе с ним проделывает весь путь… Вот он уже на пристани… Зовет перевозчика… Усаживается в лодку…
— Ох, и холодно же, наверное, на Луаре! — вскрикивает она, пробуждаясь от грез.
— Да, холод страшный… — отзывается мачеха, вздрогнув.
Но беспокоится она вовсе не о красавце бригадире. Часы отбивают десять ударов. Кларисса вскакивает и говорит отрывисто, словно выпроваживая опостылевших гостей:
— Пора ложиться!
Видя, что ученик идет к входной двери, чтобы запереть ее, как он это делает каждый вечер, она останавливает его:
— Не надо, не надо! Я заперла. Идемте наверх.