Том 4. Фома Гордеев. Очерки, рассказы 1899-1900
Шрифт:
Архитектор махнул рукой я замолчал. Малинин смотрел на него с сожалением и упреком.
— Что вы? — спросил архитектор. — Думаете — звереть начинаю? Нет еще… рано еще! Хотя среди них озвереешь… Я вот уже две недели не отдыхал от них… Сегодня вечером иду к Варваре Васильевне… Вы что такой бледный?..
— Не спал ночь…
— Стихи писали?
— Доклад о кладбищах…
— Бедняжка!
— Потом лег спать… но не спалось. В голове какая-то муть… Лежал, глядя в потолок, и, слушая, как бьется сердце, думал в такт
Павел Иванович не спеша достал папиросницу, закурил и, выпустив изо рта клуб дыма, стал следить, как дым колеблется и тает в воздухе.
— Н-да, вы избрали себе невеселую специальность, — сказал Шебуев, ласково поглядывая на его лицо.
— Это вы про санитарию?
— Нет, про мечтания…
В доме, сзади них, что-то с грохотом повалилось: раздались громкие крики, Лязг железа, дребезг стекол, и все звуки тучей поплыли над садом.
— О, чёрт… что там? — вскричал Малинин, побледнев и вскакивая со скамьи.
Шебуев взял его за рукав пальто и потянул вниз, с усмешкой говоря:
— Не беспокойтесь… Самое обыкновенное дело… жизнь идет и разрушает старые постройки…
— Вы уверены… никого не задавило? — нервозно подергиваясь, спросил врач.
— Уверен, уверен! Вам бы холодненькой вод имей полечиться, а?
— Мне и так холодно… жить…
— Тогда влюбитесь… Это согревает…
Малинин мельком взглянул на него и, не сказав ни слова, стал тихо сдувать пепел с папиросы.
— Быть влюбленным — славно! — заговорил Шебуев негромко и глядя куда-то в глубь сада. — Сейчас — это захочется… улучшить себя… прибраться… нарядить душу во всё яркое… захочешь быть лучше всех людей для любимой женщины… всех умнее, всех сильнее… Славно!
— А потом праздничный костюм долой, и — бедная женщина вместо рыцаря увидит пред собой грубого виллана с претензиями владыки…
— Может, и увидит… Это уж ее дело… Захочет она — и праздничный костюм не износится во всю жизнь… Пусть только чинит вовремя, пусть не дает рыцарю обноситься и расстегнуться…
— Вы читали «Без догмата»? — спросил Малинин.
— Читал… Отвратительная книга! Вот где, батенька, гипертрофия интеллекта изображена во всей гнусности…
— Вы шутите? — с изумлением воскликнул врач.
— Нимало.
— Не может быть! Да неужели вам чужда эта тонкость психики, острота чувств, духовная сложность героя?
— И никаких чувств там нет, а есть одни разнузданные умствования бескровного человека.
— Да ведь это вопль всё познавшей души.
— Ого! Это писк трусливой плоти, которая хочет жить, но боится жить…
— Ну, вы сели на своего конька! Я не спорю больше… у меня голова болит!.. — воскликнул Малинин, раздраженно отвертываясь от собеседника.
Тот помолчал несколько секунд и спокойно предложил:
— Пойдемте завтракать?
— Идемте!.. — согласился Малинин. А потом почти с
— Верно! Но — и пускай не будет, да?
— Н-не знаю…
— Ну, идемте…
— Посидим еще минут пять?
Они взглянули друг на друга, и оба дружно расхохотались.
— А весело мне с вами! — вскричал Шебуев.
Малинин с улыбкой взглянул на него и, помолчав, сказал:
— Ну, пойдемте!.. В самом деле хочется есть…
Они встали и, не торопясь, пошли по дорожке сада. Малинин шел, покачиваясь, наклонив голову и глядя себе под ноги, а Шебуев, глубоко вдыхая весенний воздух, поглядывал на врача сбоку и, добродушно улыбаясь, шагал твердо. Шебуеву нравился этот задумчивый и прямой человек, хотя порою его искренность казалась архитектору болезненно вспухшей, никому не нужной и тягостной даже для самого Павла Ивановича… Порою он ловил себя на чувстве жалости к Малинину; иногда его печальные речи представлялись архитектору похожими на теплый пепел. Но в то же время он замечал за Павлом Ивановичем настойчивое желание встать ближе к нему; это было почему-то лестно для Шебуева и усиливало его симпатию к врачу.
— Вы о чем думаете? — дружески спросил он его минуты через две молчания.
— О вас, — с улыбкой ответил Малинин. — Что это вы проиграли Чечевицыну?
— Э, немного… то есть не особенно много… Обидно, что натолкнул его на мысль увеличить капитал… Чёрт знает, зачем мне это понадобилось… Молод еще я… И тороплюсь там, где надо бы поспешать медленно…
Малинин снова задумался, помолчал и, заглянув в лицо Шебуева, ласково заговорил:
— Я… хочу спросить вас… но боюсь, что это неловко.
— Ну, вот еще! Спрашивайте, не стесняясь… В чем дело?
— Говорят… у вас на стройке работает плотник… ваш родной дядя… у которого вы воспитывались? Вы извините…
— В чем это извинить? Работает дядя — и хороший плотник. Будь он грамотен — я б его десятником сделал… А почему он вас интересует?
Малинин помолчал.
— Почему? Да… мне думается, что это неловко… то есть должно стеснять вас… меня бы стесняло…
— Что же собственно стесняло бы вас? — с искренним удивлением спросил архитектор.
— Да… эта разница положений… Старик — ведь он уже стар? — работает за несколько рублей в месяц… тогда как я… архитектор… зарабатываю сотни…
Шебуев с острым блеском в глазах осмотрел собеседника и серьезно сказал:
— Н-да, при таких чувствах вам для уравнения с дядюшкой в заработке пришлось бы тоже пойти в плотники…
— Зачем же? — задумчиво возразил Павел Иванович, — Можно бы отправить его в деревню, на покой… Дать ему несколько сот…
— А, вон что! — воскликнул Шебуев. — Но я не филантроп и не охотник плодить в деревне кулаков, находя, что их и без моего дядюшки достаточно…