Том 4. Перед историческим рубежом. Политическая хроника

Троцкий Лев Давидович

Итак, повторяем, борьба за женское равноправие успела уже пробить ледяную кору тупой замкнутости женщин среднего круга и боязливого недоверия даже наиболее «свободомыслящих» мужчин, — но с этого момента женский вопрос сам по себе, an sich und fur sich, перестает существовать: его подхватывает и уносит в своем течении грандиозный общественный поток нашего времени. Судьба женского, как и многих других частных вопросов, неразрывно связана с участью великой мировой проблемы, носящей столь затасканное имя социального вопроса…

Вот эта-то связь и зависимость чаще всего упускается из виду при обсуждении освободительного движения женщин. А между тем женский вопрос не только не представляет чего-нибудь

самостоятельного, — он даже не есть нечто цельное — единое, так что, собственно говоря, существует не женский вопрос, а женские вопросы. Вопросов этих столько, сколько данная общественная дифференциация выдвинула общественных групп. И поэтому нас вовсе не должны удивлять самые разноречивые голоса, которые приходится выслушивать при обсуждении женского вопроса. Мнение члена командующего класса — будь то мужчина или женщина — будет настолько же отличаться от мнения пролетария, насколько вообще различно их положение на ступенях общественной лестницы. И это не столько зависит от неодинаковой степени их морального и интеллектуального развития, сколько от того положения, которое занимает в каждой данной общественной группе женщина.

То, чем женщина одного класса пользуется с избытком, для женщины другого класса является лишь идеалом. Изнывающая от безделья женщина привилегированного класса мечтает о том, чтобы разделить с мужчиной хоть часть общественного труда; между тем как "на работниц бедствия (связанные с плохой организацией труда) ложатся более тяжким гнетом, чем на работников" (Гобсон, "Проблемы бедности и безработицы"). "В высших слоях общества, — говорит Циглер, — женский вопрос касался, главным образом, семьи и образования, здесь же (в сфере фабричного труда) это был прежде всего вопрос о материальном положении фабричных работниц" ("Умств. и обществ. течения XIX ст."). Здесь, скажем мы, требования женщин в общем настолько солидарны с требованиями мужчин, что почти, можно сказать, не существует женского рабочего вопроса. Если женщинами-работницами и предъявляются еще кое-какие отдельные от мужчин-работников требования, находящиеся в зависимости от особенностей физической организации женщины, то эти детальные различия тонут в массе общих интересов обоих полов.

Злой иронией прозвучит для женщины-работницы требование одинаковых с мужчинами прав на высшее образование. Зачем она станет добиваться «прав», которыми ее отец, муж, брат обладают, но которыми они не могут воспользоваться? Неужели она станет тратить свои силы на то, чтобы дать возможность Плевакам^* женского пола возводить Мамонтовых в перл создания? Ведь доставить возможность целой массе буржуазных женщин заниматься трудом, им до сих пор недоступным, значит — отточить оружие врага. Ведь такой прилив новых сил наверное освежит на некоторое время буржуазное общество. Наш гениальный сатирик вполне оценил эту сторону вопроса. "Я уверен, — говорит он, — что тут-то именно, то есть в среде женщин, которым позволено, я и нашел бы для себя настоящую опору, настоящих столбов. Не спорю, есть много столбов и между мужчинами, но, ради бога, разве мужчина может быть настоящим, то есть пламенным, исполненным энтузиазма столбом? Нет, он и на это занятие смотрит равнодушно, ибо знает, что оно ему разрешено искони, и что никто его права быть столбом не оспаривает. То ли дело, столб, который еще сам хорошенько не знает, столб он или нет, и потому пламенеет, славословит и изъявляет желание сложить жизнь"! ("Благонамеренные речи").

Чем иным может быть эмансипированная женщина господствующих классов? Недаром же все защитники «эмансипации» стараются доказать, что никаким «устоям» она не угрожает. И правы!..

Правда, некоторые

мечтатели, как обнаружилось, напр., на выставочном конгрессе в Париже, возлагают на женщину и более широкие надежды. Им грезится в лице эмансипированной женщины грядущая примирительница великих общественных антагонизмов. Они надеются, что благодаря своим специфическим качествам женщина сумеет стать умиротворяющей посредницей между трудом и капиталом. Но надежда на разрешение великого общественного вопроса при помощи особенных свойств женского ума и женского сердца так же разумна, как и опасение поколебать «основы» дарованием женщине «прав».

Рядом с такими утопическими мечтателями стоят «либеральные» и весьма мало склонные к платонизму фабриканты. "Промышленная эмансипация женщин, — говорит Гобсон, — поддерживаемая либеральными взглядами нашего века, была сильно утилизирована предпринимателями, искавшими дешевого труда", теми самыми, значит, людьми, которые зачастую ставят всякие препятствия эмансипации женщин своего класса. Оно и понятно: им нужен дешевый труд, и вовсе не нужны конкуренты.

Позвольте предложить вывод.

Мы, конечно, не станем вставлять палки в колеса пестрой колесницы эмансипационного движения женщин господствующих классов, — да нам, посторонним людям, такой власти и не дано; мы будем даже, пожалуй, приветствовать поступательный ход этой колесницы, как показатель роста женского самосознания, — но видеть в этом движении и его успехах разрешение "того извечного вопроса об общечеловеческих идеалах, который держит в тревоге человечество", но "пламенеть и славословить" по поводу его успехов, но "изъявлять желание сложить за эти успехи жизнь", — нет, увольте!..

"Восточное Обозрение" N 33–34, 14–15 февраля 1901 г.

Обыкновенное деревенское

(Недосказанные слова о деревне вообще. Корреспондентский конкурс на «медицинские» темы. Больное место больной деревенской медицины. Спасительная "тюремка").

Над современной деревней с ее нуждами и запросами тяготеет нечто роковое… Эти нужды и запросы не сходят с газетных и журнальных столбцов, разделяют пишущую братию на многочисленные партии, эпизодически ожесточенно трактуются в большой публике… Но все эти, говоря сочувственно-пренебрежительными словами Успенского, "газетные лохмотья", все это «гуманство» как-то страшно трагически оторвано от самой деревни, как громадный бумажный змей висит в воздухе на тонкой, тонкой бичеве…

И у города имеются тяжелые нужды и жестокие запросы, но город, если далеко не всегда может сам, по собственной инициативе, себя «удовлетворить», то все же рассуждает, осуждает или, по крайней мере, проявляет склонность к такого рода «поведению». Коренной же деревенский житель по некультурности, безгласности, бесправию совсем лишен возможности обсуждать свои собственные дела, а посему за него, неграмотного, даже без его высказанной личной просьбы, расписывается городской житель, продукт городской культуры… Наконец, вязать и решать судьбы деревни призвано "совсем постороннее ведомство", ни с деревней, ни с обсуждающей ее нужды журналистикой не связанное.

Получается такая приблизительно картина. Деревня экономически расхищается кулаками, физически — сифилисом и всякими эпидемиями, наконец, с духовной стороны пребывает в какой-то концентрированной тьме; пребывает и безмолвствует.

Люди, прикосновенные к газетным «лохмотьям» и вообще ко всяким «гуманствам», стараются, насколько возможно, отразить в зеркале журналистики горькую деревенскую действительность, только отразить, но… Ах, кабы на цветы да не морозы, ах, кабы на «зеркало» не «рама»…