Том 4. Письма. Семь лет с Бабелем (А. Н. Пирожкова)

Бабель Исаак Эммануилович

И. Б.

355. И. Л. ЛИВШИЦУ

Одесса, 24/IX-36

24 сентября 1936 г.,

Одесса

Послезавтра уезжаю в Ялту к Эйзенштейну. Сколько там пробуду, не знаю, во всяком случае не долго. Адрес: Ялта, кинофабрика. В Одессу вернусь в первой половине октября.

Напиши мне в Ялту — каковы планы, когда отпуск? Подшефная пишет, что работы не дают, терпит бедствие; склони взоры.

Поздравь Николая Романовича с удачными ездками, ему напишу особо. Привет Евгению Павловичу. Попроси его впредь до отмены присылать

программы в Ялту, а программы с 20-го, им уже, наверное, отосланные — нельзя ли копии прислать в Ялту? Для меня это большое развлечение. Как поживают Крючковы? Напиши обо всем подробно, у тебя корреспонденция небольшая. Кланяюсь Люсе и Тане.

И. Б.

356. С. М. ЭЙЗЕНШТЕЙНУ

Одесса, 26/Х-36

26 октября 1936 г.,

Одесса

Кстати, comment ca va? [76] Море было спокойно, как женщина после смерти. Погода, пища и провинциальность способствуют литературным занятиям. Salut. Матерьялец скоро пришлю. Осыпаны ли Вы уже пеплом московских землетрясений?.. Антонина Николаевна берет уроки еврейского языка. Привет Пере.

И. Б.

357. С. М. ЭЙЗЕНШТЕЙНУ

76

Как дела? (фр.)

Одесса, 14/XI-36

14 ноября 1936 г.,

Одесса

Превосходнейший и гениальнейший синьор.

Конечно, по приезде в Одессу я маленько увлекся. Ваша телеграмма и письмо Е. К. привели меня в чувство. Е. К. с миллионом оговорок разрушает первую редакцию ненаписанных сцен (в свете чего я выгляжу законченным болваном — un bolvane accompli [77] ) и дает очень дельные указания, моему духовному кругозору весьма улыбающиеся. С «прихода отца» она предлагает снять политическую подоплеку.

77

Полный болван (фр.).

По-моему, это разрешает наши страдания, очень хорошо «работает» на убийство, делает отца и человечнее и «одержимее»...

Можно представить себе: милиционеры и поджигатели видят борьбу колхозников с огнем. Милиционер говорит что-нибудь вроде: «дружно взялись»... Отец угрюмо спрашивает (сознание поражения — частного и общего — уже вошло в него и все усиливает разрушительную свою работу): «А Степка где?» Милиционер: «Какой такой Степка?» Отец: «Сын мой»... Милиционер: «Тушит небось... (с ними небось)». На что отец отвечает: «Сын при отце должон быть» (чувствуется, что это мучительная, натруженная фраза — и к ней недурно поставленный Гуком в Ялте аккомпанемент — т. е. — пожар, всякие обвалы и проч.).

Излагать младенческий мой лепет, не следя за игрой Вашего лица (для того, чтобы умолкнуть на полуслове!), — вещь в высшей степени затруднительная, но soit! [78]

Психологически получается, несомненно, правильно, но поскольку вся сцена нужна только для ритма (по содержанию можно обойтись без) — вот я и сомневаюсь...

Теперь вздор моего сочинения номер два: если сцена смерти Степка должна быть душещипательная (с чем я согласен), то всякую смысловую нагрузку с мальчика надо снять, передав

ее другим актерам, а при мальчике оставить Эйзенштейна, который «обеспечит» всякие ракурсы, pieta’ы [79] и проч. Выход пошлый, тысячелетний, но другого при сцене в лоб пока что не видать. Я по-прежнему за то, чтобы мальчика после «дядя Вася»... показывать только один раз — в сцене смерти. Мальчики, услышав выстрелы, всполошились, побежали, видят: вышка пуста, лужа крови, след крови — они идут по этому следу, но как находят и слово «отец» — по глубокому моему убеждению — лишнее. Допустимо ли так?

78

Пусть так! (фр.).

79

Скорбь (фр.).

Самохин в капкане, и за этим раздается веселый ровный голос Рыбочкина — о чем-то совершенно боковом (и хорошо бы смешном). «А Сидорыч как схватится за балку, как обожгётся — смехота...» После чего (голос Рыбочкина) «открывается занавес» и мы видим его, совершающего перевязку, с лицом, допустим, залитым слезами, видим всю pieta, и Рыбочкин продолжает: «Здесь тебя подлечим, потом в Москву отвезем, в больницу... Больница богатая, все блестит...» Степок: «Военная больница?» Рыб[очкин]: «Обязательно военная... В палате там пограничники лежат раненые, командир подводной лодки... И вот тебя вносят. (Появление начполита с лошадью в поводу (?) Пограничники и спрашивают: „Это что за мальчик? — небось яблоки воровал, с забора свалился?“ А доктора им отвечают...» Степок: «Военные доктора?»

Рыб[очкин]: «Обязательно военные... Им отвечают: „Нет, ребята, это парень геройский, он вроде вас воевал...“»

Начполит: «Как дела, сынок?» (выражение Е. К., по-моему, хорошо). Степок (с радостным и ясным выражением): «Дела хороши...» Начполит: «Болит небось?». Степок машет к себе начполита и шепчет таинственно, расширив глаза: «Дядя Вася, я тоже не буду стонать». Потом обращается к Рыбочкину: «И что они еще сказали — доктора?» Рыбочкин отвечает — слов не нужно (их, надо думать, и так чрезмерно много?) — музыка, что ли?

Под эту музыку мальчик умирает.

Рыбочкин (глядя на мертвое лицо): «Конец, Василий Иванович». Начполит: «Начало, Сережа» (имя Рыбочкина?). После чего рассвет...

Вот первые мысли, пришедшие мне в голову в Одессе. Их лучше бы Вам не сообщать п[отому], ч[то] первые мои мысли, как известно, не выдерживают самой снисходительной критики. Страшит меня главным образом, не выпадаю ли я из стиля, из разгона вещи... Сообщите Ваши замечания...

Теперь о делах житейских... Впрочем, еще по сценарию. Если новый смысл прохода отца принимается — надо везде вычеркнуть — «с восторгом смотрит на пламя и прочее»... Вместо — «поменьше семи годов горело» — «не вышло твое дело»...

Текст детей относительно пуговиц грязноват. Перепишу еще раз... «Спать это ни от кого... От тебя что за, это... На вон тройку?.. И ножик?.. Гляди — с орлами?.. И ножик еще? в придачу? Не хочу с такой жилой водиться»... Дальше как будто правильно, хотя — «жила» во второй раз мне не нравится, может, что-нибудь придумаю... «Это я все видел» — по-моему, неправильно. «Папаше, это я сказал» — неизмеримо сильнее и правильнее и драматичнее, умоляю не менять... Насчет текста Сидорыча — Е. К. права, старый был хлеще... Свести воедино стоит... Fin [80] .

80

Конец (фр.).