Том 4. Повести и рассказы
Шрифт:
У кого хватит жестокости сказать женщине, да еще хорошенькой, которая приехала из Петербурга в Ниццу для свидания, что ей не рады? Да и Скворцов, хоть и значительно охладевший к адмиральше после своего бегства и хорошо еще помнивший, какой «бамбук» было его положение в качестве любимого человека, тем не менее был очень польщен приездом, свидетельствовавшим и об ее, совсем неожиданном постоянстве, и о «фефелистости» Неглинного, да вдобавок, и этот нежный чарующий голос, поющий о любви, растрогал молодого человека. И он, разумеется, отвечал, что очень рад, бесконечно рад, и в доказательство пожал
Слушая разные нежности и, между прочим, получив комплимент, что «Нике очень идет статское платье», Ника не переставал все-таки думать о предстоящем объяснении… Нельзя ли его отложить, по крайней мере… хотя на день, на два… А то как же сразу огорошить ее известием, что он уходит в Тихий океан?… Положим, валерьян его не испугает, но все-таки… И надо же, наконец, объяснить ей, что он недостоин, что ли, ее любви и… и вообще… не настолько любит, чтобы связать с ней свою судьбу. Надо уяснить ей все это… А еще лучше бы ничего не говорить об уходе в Тихий океан. Через неделю «Грозный» уйдет из Виллафранки… Можно в день ухода отправить ей письмо, подробное письмо, в котором добросовестно изложить все обстоятельства, обещав сохранить о ней навсегда благодарную память, и дело с концом… Тю-тю! Ищи его! Небойсь, в Тихий океан адмиральша не приедет требовать любви и объяснений… Далеконько! «А какая же, однако, она хорошенькая, эта адмиральша!» — внезапно прервал свои размышления Скворцов, взглядывая на Нину Марковну.
— Что, постарела я? — кокетливо спросила она.
— Напротив, такая же хорошенькая, как и была, — совсем уже искренно проговорил Скворцов.
И неожиданно спросил:
— А что поделывает Неглинный? Он мне не пишет ни строчки.
— Неглинный? — протянула, слегка краснея, адмиральша и сделала такую гримаску, что Скворцову вчуже стало жаль своего друга. — Ничего, здоров, философствует и изредка заходит к нам…
— Он, кажется, влюблен в тебя до безумия?
— А ты откуда знаешь?
— Догадался из его единственного письма ко мне…
— А может быть, хотя он и не удостоил меня чести признания, — промолвила адмиральша, усмехнувшись…
— Страдает молча, бедный Васенька?
— Не знаю… Пусть себе!.. И вообще твой Неглинный, хоть и добрый человек, но…
Адмиральша остановилась на минутку, вспомнив, каким балбесом вел себя Неглинный в течение лета, и, бессовестно забыв остальные его заслуги в качестве идеального комиссионера, с презрительной усмешкой прибавила:
— Но, по правде говоря, невыносимо скучен… Он не может нравиться женщинам… А ты, Ника, уж не ревнуешь ли к своему другу? Нашел к кому ревновать! — расхохоталась адмиральша. — Да разве я тебя на кого-нибудь променяю, моего ненаглядного?. Я ведь до конца моих дней твоя, верная твоя Нина, и ты мой…
«Ну, это шалишь!» — подумал в ту же секунду Скворцов, охваченный внезапным страхом от такой приятной перспективы дальнейшей своей судьбы. Но он малодушно промолчал, тем более, что карета подъехала к подъезду, и представительный, с превосходно расчесанными бакенбардами швейцар вышел отворить дверцы.
Тотчас же явился не менее представительный господин во фраке, хозяин гостиницы, и пригласил приезжих посмотреть комнаты. Адмиральша выбрала себе хорошенький, мило убранный номер в две комнаты и когда подала свою карточку, то хозяин, и без того любезный, стал еще любезнее.
— А для вас тоже нужна комната? — спросил хозяин Скворцова.
— И брату нужна, — поспешила ответить адмиральша, заметив колебание молодого лейтенанта.
«Однако, — подумал Скворцов, — она мною распоряжается, как собственностью!» — и покорно последовал за хозяином.
— Через четверть часа приходи, Ника, — кинула вслед адмиральша. — Я тебе расскажу о моих планах… Будешь доволен.
Хозяин повел было Скворцова в номер того же этажа, но тот благоразумно попросил его отвести ему комнату повыше и не очень дорогую.
Оставшись один в номере, Скворцов заходил по комнате, полный внезапной решимости немедленно же объясниться с адмиральшей. Подло же в самом деле ее обманывать.
Но когда он вошел к адмиральше, и она, только что переодевшаяся в изящное парижское платье с вырезным воротом и с короткими рукавами, красивая и, казалось, помолодевшая, бросилась к нему навстречу и, обняв его шею руками, прильнула к его губам, вся трепещущая от счастья, — Скворцов, несмотря на свое твердое намерение объясниться, вместо объяснений безмолвно сжимал адмиральшу в своих объятиях.
После первых безумно-страстных минут свидания после долгой разлуки, адмиральша, поправив свою смятую прическу, заалевшая и счастливая, присела на диван и, усадив возле себя Скворцова, стала, излагать свой план.
План в самом начале был заманчивый.
Она хорошо понимает, как Нике тяжела разлука, и как он не хотел идти в плавание. Неглинный ей об этом не раз говорил («Нечего сказать, удружил!» мысленно шепнул Скворцов, обозвав про себя Неглинного идиотом). Еще год куда ни шло, но два года — это невозможно…
— И знаешь, Ника, что я придумала? — с победоносным видом сказала адмиральша.
— Что такое? — спросил далеко не весело Скворцов.
— Я попросила Ванечку дать письмо к Тыркову…
— К Тыркову?. Зачем?
— Глупый! Разве не понимаешь? Чтобы он тебе по болезни, что ли, разрешил вернуться в Россию… Я сама хорошо знакома с Тырковым, — мы с ним большие приятели, — и попрошу его, он наверно не откажет… И тогда мы вместе уедем и проведем несколько месяцев вдвоем… Поедем в Италию, в Испанию, куда хочешь… Не правда ли, как хорошо?.
Но, к изумлению адмиральши, лицо Скворцова далеко не выражало радости…
Напротив…
И он только что хотел заговорить, как в двери постучали.
Скворцов, как достойный ученик адмиральши, быстро пересел с дивана на отдаленное кресло и принял почтительную позу человека, пришедшего с визитом.
— Entrez! [9] — крикнула адмиральша.
В дверях показалась низенькая, плотная фигура адмирала.
— Ни слова ему! Мне надо прежде объясниться с тобой! — шепнул Скворцов, когда адмиральша с приветливой, милой улыбкой поднялась навстречу адмирала.
9
Войдите! (франц.).